Тут уж я дал волю своим возражениям. Если мы сумели оживить тритонов и бактерий из мерзлоты, то это не значит, что мы сумеем оживить все остальные организмы. Заниматься этими делами сейчас, когда наукой еще не разработаны эффективные методы оживления животных, — это значит портить и безвозвратно уничтожать ценнейший научный материал. Ладно уж, тритонов и мелких животных не жалко, их оживление, размораживание необходимо для эксперимента, но крупных животных и тем более людей лучше пока и не искать.
Как много археологи говорят о навсегда испорченных памятниках, неумело разрытых в прошлом столетии! Тогда была погоня за золотыми предметами, утварью, костными остатками, а все остальное выбрасывалось. Уничтожены были и кусочки углей от кострищ, и древесина, встреченная в курганах. А сейчас, с помощью изучения явлений распада радиоактивного углерода, можно было бы определить возраст многих стоянок. Но документы, по которым мы могли бы это сделать, безжалостно выброшены. Говорят же, что Трою разрушил Шлиман — тот человек, который всю жизнь стремился ее обнаружить. И что же? Неумелыми раскопками он уничтожил значительную часть троянских сокровищ!
А что если и в вечной мерзлоте мы уничтожим документы прошлого? Так ведь уже было! Те мамонты, которые были обнаружены в окрестностях Березова и на Таймыре, уже безвозвратно утеряны для науки, хоть они великолепно сохранились в слоях вечной мерзлоты. Их мясо было настолько свежим, что его с удовольствием ели собаки.
Мои геокриологи упорно не соглашались со мной. Выходит, говорили они, сейчас надо прекратить все исследования и ждать, когда наука сможет на все сто процентов отвечать на все вопросы? Да тогда наука вообще не сможет развиваться, без этого не научиться размораживать и оживлять организмы прошлых эпох.
Признаюсь, я убежал от своих собеседников. Чтобы собраться с мыслями, я пошел в сквер, к памятнику Карлу Марксу. Там, на скамеечке, можно было отдохнуть от этого изобилия противоречивых идей.
Но судьба в этот день не сулила мне покоя. Рядом сидел человек, черты которого показались мне знакомыми. Мы долго поглядывали друг на друга. Он, наконец, спросил: «Это вы ли, Анатолий Алексеевич?» Так и есть. Это был мой товарищ, сотрудник одного из геологических учреждений Севера, с которым мы работали много лет тому назад над изучением геологии Севера.
У старого скита
Он тоже приехал в Москву с проектом. Летом он был на реке Тобыш, притоке Цыльмы, впадающей в Печору. Тобыш берет свое начало у Полярного круга. Протекая с севера на юг, река прорезает ледниковые отложения, сформировавшиеся здесь около ста тысяч лет тому назад.