Ухудшили политический климат события декабря 1825 года в Петербурге. Декабристы проиграли, и началось тридцатилетнее правление консерватора Николая I. В ноябре 1830-го мятеж юных офицеров в Варшаве стремительно перерос в общешляхетское восстание — не только в “Конгрессовке”, но и бывших воеводствах Речи Посполитой в Литве, Белоруссии и на Украине. Одна из армий повстанцев вышла в поход на юго-восток, и шляхта взялась за оружие на Волыни, в Подолье и на Правобережье. Призывали они в свои ряды и крестьян-украинцев, иногда обещая освобождение от крепостной зависимости. Армия империи нанесла Польше сокрушительный ответный удар. Вожди, участники и сторонники восстания, включая Мицкевича, бежали — главным образом во Францию. Тем, кому повезло меньше, пришлось отведать российских тюрем и ссылки.
Ноябрьское восстание не только взвинтило националистические настроения в Польше, но и вызвало жесткую шовинистическую реакцию в империи. Российский патриотизм, которому с наполеоновских времен была присуща антифранцузская направленность, стал теперь яростно полонофобским. Идеологическую контратаку на польских “бунтовщиков” с их заграничными покровителями из Парижа возглавил сам Пушкин. В “Клеветникам России” он увещевал пропольски настроенных французов: “Оставьте — это спор славян между собою”. Война грозила владениям империи далеко на восток от Царства Польского — на Украине в том числе. В “Бородинской годовщине”, напечатанной в брошюре “На взятие Варшавы”, поэт вопрошал:
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
Во время Ноябрьского восстания Пушкин задумал даже написать историю Малороссии.
Оборона Украины и других бывших восточных земель Речи Посполитой против западной крамолы — особенно польской — стала лейтмотивом политики Петербурга в регионе на десятилетия вперед. Империя Романовых созрела до того, чтобы стать менее европейской и более туземной, использовать патриотическое чувство русских, которое складывалось уже в идеологию, для удержания завоеванных территорий. Именно в это время министр просвещения граф Сергей Уваров формулирует основу новой российской идентичности: православие, самодержавие, народность. Первые два элемента триады для имперской идеологии были вполне традиционны, зато третий стал уступкой эпохе подъема национализмов. Уваров в народности видел понятие не общеимперское, а сугубо русское. Он писал о трех “началах” как “составляющих отличительный характер России и ей исключительно принадлежащих”, что должны были “собрать в одно целое священные останки ее народности”. Народность эта распространялась на русских, украинцев и белорусов.