Вспомнились обещания фюрера: «Немцы! Я не допущу войны на два фронта! Моторы перекроют пространства России!.. Война будет молниеносной!» Теперь никто даже не заикается об этих словах. Их бы сразу приняли за оскорбление армии, чуть ли не за измену. Правда, война идет третий год, а второго фронта нет. Но зато с первых дней боев на Востоке открылся третий фронт, который совсем не был принят в расчет, — война с населением оккупированных районов. Партизанское движение дает себя знать везде, даже здесь. Чтобы охранять тылы и коммуникации корпуса, приходится держать в тылу против партизан целую дивизию!
Какой-то роковой просчет налицо. Надо смотреть на события трезво: шансов на победу нет. Разве произойдет что-либо неожиданное, — институты Геринга дадут новое эффективное оружие или дипломаты, тайно торгующиеся в Базеле с американцами, договорятся о сепаратном мире на Западе? Тогда можно будет что-то сохранить за собой на Востоке, и оборона Витебска, все эти «валы» приобретут смысл. Иначе все бесперспективно, иначе — конец!
Гольвитцер тяжело вздохнул. Прошлое прибойными волнами воспоминаний перетряхивало привычно сложившиеся взгляды, словно залежалую одежду. А начало войны было такое обнадеживающее. Кто не помнит эти годы? Эфир был до отказа забит речами Гитлера, Геббельса, Риббентропа. Толстый Геринг клялся, что ни одна бомба не упадет на Германию, ибо доктрина Дуэ о господстве в воздухе — претворена... То, над чем бился Генеральный штаб, что требовало в других войнах стольких сил от Германии, Гитлеру удавалось без особого труда. Чужие территории, страны покорно склонялись перед ним, и Гольвитцер тоже поверил в гениальность фюрера. Но потом все рухнуло. Неожиданные атаки сибиряков под Москвой, мороз, снег... Солдаты, обмотанные тряпьем, с обмороженными руками и ногами... Окоченевшие, занесенные снегом трупы и машины, догорающие по кюветам. Снег, смрад от горящей резины, кровь. Просчет Браухича? Да полно, его ли только? Недаром на совещании в армии знакомый Гольвитцеру генерал завел многозначительный разговор о необходимости спасения Германии, о выходе из тупика. Гольвитцер сразу понял: что-то зреет, есть какой-то иной смысл за этим разговором. Но какой? Об этом не спросишь напрямик, а разгадать надо, чтобы не ошибиться в нужную минуту. Да, поражение в любой другой войне представляло бы для Гольвитцера только неприятность, но в войне с Россией оно грозило полным крахом.
За дверью послышался тихий разговор. Гольвитцер бросил письмо в ящик стола и громко спросил, кто пришел.