Потом я повзрослел и наши отношения стали сложнее. Теперь я уже не был готов слушаться его беспрекословно, и мы начали конфликтовать. В колледже у меня появились другие увлечения, и походы в обществе дяди Вити уже не манили так, как раньше. Мы виделись все реже, а в 2010-м зубра Госдепартамента перевели служить за границу. Последние пару лет я вовсе ничего о нем не слышал. Впрочем, в дни рождения от него по-прежнему приходили открытки.
Теперь я понимал, что Виктор пытался заменить мне отца и делал это так, как мог. Он был требователен, и мне было тяжело с ним, но именно благодаря этой беспощадной школе я научился верить в себя и преодолевать то, что казалось непреодолимым. Он, конечно, надеялся, что я тоже стану разведчиком, пойду по отцовским стопам. Этого не случилось, зато приобретенные упорство и выдержка помогли мне стать хирургом.
В девять лет я услышал от матери, что папу застрелили плохие люди, с которыми тот боролся, потому что защищал хороших людей. Дядя Витя постепенно дополнял эту картинку. От него я узнал, что в ночь гибели отец пошел на встречу с иранцами.
– С кем именно, никто не знал, потому что разведчик, Сашка, часто держит свои контакты в глубоком секрете. На следующий день тело твоего отца нашли на улице с пулей в затылке. Мой друг Артем, Сашка, был настоящий герой. Один из самых верных, сильных и отважных людей на земле.
Дядя Витя тогда же пообещал, что непременно отомстит за друга, хоть мы с матерью об этом и не узнаем: сотрудникам Центрального разведывательного управления нельзя рассказывать о своих операциях.
В детстве это объяснение меня полностью устраивало. С этим я рос. Героизм отца – это то, что осталось у нас с матерью вместо самого человека. Потом, повзрослев, я догадался, что к этой деятельности отца могли толкнуть не столько радение о благе человечества, сколько общие для всех Ворониных азарт и любовь к приключениям. В семье сохранились предания об участии одного из моих далеких предков в американской революции, о его пребывании в Париже в разгар революционного террора, где он якобы был знаком с Дантоном и Робеспьером. В 1812 году прапрадед вернулся в Париж победителем и оказался в окружении Наполеона. Его шальные гены достались мне, ничего удивительного, что я изнывал от отсутствия Дантонов и Наполеонов. Это они, воронинские гены, а вовсе не любовь к далекому ближнему, заставляли меня бесплатно лечить людей в Колумбии и Венесуэле. Но, конечно, в сравнении с невероятными судьбами предков моя собственная благополучная и бессобытийная жизнь выглядела пресным прозябанием.