Моих русских предков роднил с иранцами мучительный комплекс – они осознавали величие культуры, которой наследовали, и с горечью переживали несоразмерное ей скромное место наших народов в современном мировом раскладе.
Вечерами я исправно служил Самире чичероне на бесконечных светских мероприятиях. Она постоянно тянула меня то на выставку, то на филантропический вечер, то на концерт. Иранцев в Лос-Анджелесе было множество, все они были люди общительные, богатые, образованные, хлебосольные, любящие шум, тусовку, а больше всего – пустить пыль в глаза. В те редкие дни, когда в городе не отмечали американские или иранские праздники, не собирались на какое-то семейное торжество, не шли на вернисаж или на премьеру нового фильма и ни в одном клубе не танцевали и не пели, мы посещали винодельни. Неутомимость Самиры заставляла подозревать, что в каждом атоме ее тела имелся добавочный электрон.
По утрам я по-прежнему урывал время для велосипедных прогонов. Теперь они стали просто необходимы: моя персиянка любила и умела готовить, и у меня не всегда хватало силы воли удержаться от баранины, тушенной с баклажанами, утки в гранатовом соусе или пилава с кислыми вишнями. У нее вообще было много традиционных женских добродетелей, которые радовали меня тем больше, чем меньше я ожидал встретить их в современной женщине. Персидская царевна оказалась заботливой, щедрой и покладистой. Впрочем, на этой стадии отношений такое случается даже с самыми прогрессивными девушками.
И все же не настолько я был ею очарован, чтобы не замечать, что она неумело, но упорно что-то искала в моем доме. Шарила по шкафам и ящикам, пыталась заглянуть в лэптоп, прислушивалась к моим телефонным разговорам. Но у нее были удивительно соблазнительные ямочки в углах пухлых губ. Один взгляд на эти ямочки – и вся моя осторожность куда-то улетучивалась.
Иногда я скучал по покою, одиночеству и хорошей музыке, к которой еще в детстве пристрастился благодаря Виктору. Но через пару-тройку дней мне снова не хватало этой девушки, похожей на очаровательного, непослушного и неугомонного щенка.
Между работой и Самирой не оставалось времени ни для друзей, ни для матери. Поэтому когда в один прекрасный день раздался звонок и Патрик попросил о встрече, я был уверен, что он явился напомнить мне о сыновнем долге. К Патрику у меня было сложное отношение: с одной стороны, этот маленький чудаковатый тип имел наглость претендовать на место моего отца. С другой, он заботился о моей матери, любил ее, окружал трогательными знаками внимания. Это меня особенно устраивало, поскольку я сам редко урывал для нее время, хотя мы и жили в одном городе. Но если мне трудно было высвободить время для родной матери, то уж для Патрика и подавно не было ни минуты. Тем не менее он так настаивал, что пришлось уступить.