– Если вас начнут бояться, вам будут платить. – Подумал и добавил: – Или избавятся от вас.
Туров поправил на груди звезду святого Георгия:
– Не для себя бригаду берегу, для будущей России, для царя и отечества! Только поэтому и к белым не ушел.
Даже теперь, после поражения Деникина, Владимир Платонович готов был счесть малейшее сомнение в грядущей победе белых нарушением присяги. Воронин в возвращение Романовых не верил, но спорить поленился. Его чувство долга и вера в человечество подгнили еще в окопах Галиции и вовсе смертельно занедужили в чумном бараке Решта. А когда повстанцы Кучек-хана ворвались в больницу, согнали всех раненых мужчин в подвал и расстреляли, Воронин окончательно понял, что и сам он, и вся медицина с добрыми ее намерениями совершенно бесполезны в мире, где люди уже пять лет беспрестанно уничтожают друг друга. На свете осталось очень мало вещей, из-за которых он стал бы спорить.
Туров выудил из густого сиропа светло-желтый шададский финик, сплюнул косточку, шумно обсосал повисший на пшеничных усах сироп.
– Одна радость сегодня приключилась, Саша. Секрет, но от вас не могу таить: Елена Васильевна согласилась стать моей женой.
– Мм? – Воронин опустил голову, уставился на сжатую в пальцах папиросу. Глаза плотно завесили светлые пряди. – Очень рад за вас, дорогой Владимир Платонович. От всего сердца поздравляю вас и Елену Васильевну.
– Как только разрешится вопрос с жалованьем, объявим о помолвке.
– Да зачем ждать-то, Владимир Платонович? Елена Васильевна не та женщина, чтобы из-за жалованья передумать.
– Думаете, мне следует поторопиться? – Полковник подергал ус. – Когда я уходил от нее, к ним в дом какой-то долговязый штафирка в гимнастерке заявился…
– Петр Шестов, наверное. Недоучившийся археолог, романтик, анархист. Прибыл в Персию в надежде раскапывать Персеполь. А пока служит на железнодорожном вокзале и в нашей богадельне подрабатывает, за стариками ухаживает.
– Вот за стариками пусть и ухаживает, – с угрозой разрешил полковник.
– Владимир Платонович, привыкайте. Рядом с Еленой Васильевной даже трухлявый боров Джордж Стефанополус, и тот на дыбы встает.
Туров в очередной раз отхлебнул ирландского зелья, поднял на Александра слегка осоловевший взгляд:
– Саша, если честно, я сам до сих пор не могу понять, как она мне свое согласие дала, когда вы рядом.
Сатиновый бешмет полковника потемнел под мышками, на блюдах кисли в йогурте недоеденные куски жирной баранины, корчились тонкие лепешки лаваша, желтел рассыпчатый соленый сыр, тускнели арбузные ломти. По-прежнему не поднимая глаз от сигареты, Александр ответил: