– В таких операциях, понимаете, еще и деликатность нужна. Иногда неловко в больницу и врач нужен умелый. А то вот недавно прислуга товарища Рихтера умерла…
– Отчего умерла?
– Воля Аллаха, значит. Умерла, бедняжка. Красивая была, молодая, веселая. От этого и умерла. А был бы врач более искусный, жила бы и дальше, иншалла.
Банщик пошел за полотенцами. Когда он вернулся, Воронин был погружен в собственные мысли. Уже вытирая волосы, спросил:
– Сдается, Рустем-ага, вы правильный человек достать в Тегеране что угодно. Если мне, допустим, оружие понадобится, где я его могу достать, не подскажете?
– Конечно, подскажу. Вы же теперь наш клиент, уважаемый доктор. На Большом базаре, конечно. Неподалеку от Джума-мечети найдете лавку оружейника Наиба Мансура. Хороший человек, почтенный человек. Тоже наш постоянный клиент. Сошлитесь на меня, он сделает что может. Так можно к вам обратиться, если понадобится врач?
– Спасибо за ваше предложение, почтенный, но днем я обязан быть во дворце, а по вечерам я в русской богадельне, там, кроме меня, некому.
– Но если надумаете, скажите. Люди платят большие деньги за умелую операцию, а еще большие – за молчание. Ложитесь сюда, доктор, на подстилку, сейчас моштмальчи придет, массаж сделает.
Из хаммама Александр шел, не чуя под собой ног. Тело словно парило. Полегчало и душе, как будто горячая вода, растирания и массаж выпарили, смыли и унесли часть боли. Мысли тоже стали невесомыми. Было что-то важное, какие-то твердые горошины смысла, выуженного из болтовни банщика, но сосредоточиться и нащупать их Александру никак не удавалось.
В семь утра в операционной меня уже ждал огромный, черный, с ног до головы украшенный татуировками пациент с черепной травмой. Черепной травмой должен был заниматься нейрохирург, но все нейрохирурги оказались заняты на других операциях, а парень мог не дожить до того момента, пока кто-нибудь из них освободится. Он был без сознания, но его руки все-таки были в наручниках, и от них шла цепь к скованным ногам. Я отвел душу, потребовав, чтобы с пациента сняли все это железо. Его сопровождали двое надзирателей, оба принялись спорить, напирая на то, что заключенный ведет себя агрессивно и может быть опасен.
Паркер нервничал. Будь его воля, он предпочел бы всех пациентов видеть связанными по рукам и по ногам. Но в моей операционной только я имел право вводить собственные порядки, а мне не улыбалось резать закованного человека.
В конце концов я стал врачом, а не военным, судьей или политиком потому, что хотел лечить людей, а не наказывать их. И не убивать, во всяком случае не намеренно. В детстве я, конечно, мечтал пойти по стопам отца. Виктор, похоже, крепко на это надеялся, именно к этому он меня и готовил, обеспечив мне жесткий тренировочный буткемп. Но во мне не хватало того, без чего нельзя быть хорошим оперативником, – безжалостности.