— Сколько уже? — спросил он, глянув вкось, — там стояли штабисты с бумагами в руках.
— За десятую тысячу пошло, товарищ гвардии полковник.
А немцы все еще тянулись из темноты в свет костров, шли по четыре в ряд, неся в опущенных руках оружие. Гвардии полковник, высокий, прямой, стоял неподвижно и смотрел на немцев.
Вот этот, щупленький, пожилой, явно рад: бросил свою винтовку и, не взглянув больше на нее, поспешил в строй безоружных камрадов. Мальчишка из фольксштурма, одетый в непомерно длинную шинель, улыбался; его бледное узкое лицо с легким цыплячьим пушком на щеках, такое чистое в сравнении с заросшими лицами пожилых солдат, радостно светилось. Он задержался у костра. Булахов заметил, что шинель на мальчишке мокрая, от нее сразу пошел пар.
К куче брошенного оружия подошел высокий немец с длинным носом и тяжелым, как утюг, подбородком. Булахову показалось, что он уже встречал этого солдата на поле боя.
«Могло такое случиться. Мало ли было стычек… Сразу видать — закоренелый вояка. Он не бросил автомат, а как бы нехотя выпустил из рук. Спросить его, из какой дивизии? — подумал Булахов и оставил эту мысль. — Не стоит. Там запишут. А посмотрел на меня, как волк затравленный. Подозвать его? Э, не стоит. Все-таки не оружие они поднимают сейчас, а пустые руки».
К утру штаб полка подбил итог: принято и сдано по распискам семнадцать с лишним тысяч пленных — больше чем дивизия.
Расторопный связной Николка доложил командиру, что квартира для него подготовлена. После бессонных ночей, до предела напряженных дней вконец уставший Булахов не сразу понял, о чем говорит Николка. Квартира? Какая квартира, зачем? Надо лечь вот тут, в штабе, на диван, вытянуть ноги и заснуть.
Лицо Николки расплывалось в улыбке. Булахов видел его смутно.
«Мерещится… Я уже засыпаю». — Ты жив? — спросил он, вспомнив, что связной в первый же день штурма Кенигсберга изрядно хватил шнапса, несмотря на все разговоры врачей об отраве. — Жив, значит… Хотя семи дней не прошло. Ведь предупреждали… — говорил не очень внятно Булахов, разглядывая довольную физиономию своего связного.
— Нашему брату ничего не делается, товарищ гвардии полковник, — рассмеялся Николка.
Они пошли захламленной улицей. Николка указывал дорогу.
— Сюда, товарищ гвардии полковник. В этом доме, говорят, сам гаулейтер Кох, главный правитель Кенигсберга и всей Восточной Пруссии, жил.
— Откуда известно, кто говорил?
— Переводчик Ольшан, ему пленные рассказывали.
Дом был трехэтажный, втиснутый среди других, более высоких зданий. Он уцелел. Лишь крутая черепичная крыша попорчена снарядами. Битая черепица лежала перед входом. У дверей дежурили автоматчики, в вестибюле разместились связисты. В нижнем этаже, на кухне, хозяйничал повар, в других комнатах устраивались на отдых намаявшиеся за ночь штабные офицеры.