— Так на чем мы остановились? — задумался он. — Казнь ведь назначена уже на завтрашнее утро, не так ли? И вот что всегда крайне интересовало меня: психологическое состояние человека в последние несколько часов перед повешением. Вы, разумеется, читали совершенно потрясающие страницы у Достоевского в «Идиоте», где князь описывает собственные чувства, пережитые при подобных обстоятельствах?
Но мои мысли были слишком заняты сейчас судьбой конкретного человека, приговоренного к смерти.
— А каково мнение Питера? — спросил я.
— Мне, разумеется, и в голову не пришло делиться с ним собственными взглядами, — ответил Уэйкфилд. — Он же, как мне кажется, до сих пор надеется на отмену вердикта в самый последний момент. И, ей-богу, даже у меня не хватило бессердечия лишать его иллюзии.
Мне стало ясно, что за обретением душевного покоя я пришел не по адресу, но отчего-то не хватало энергии подняться и уйти. Уэйкфилд отлично владел искусством красноречия, и его голос в моем нынешнем состоянии сам по себе действовал как болеутоляющее лекарство или наркотик. Он непостижимым образом ухитрился отвлечь от главного предмета размышлений, неотвязно преследовавшего меня все последние недели, и когда вскоре после полуночи я все-таки покинул его дом, то почувствовал, что, может быть, сегодня смогу нормально уснуть. Я ведь договорился о встрече с Бифом рано утром, чтобы вместе с ним отправиться к тюрьме.
Задолго до девяти часов утра в то фатальное утро мы с Бифом уже шли под моросящим дождем к Пентонвильской тюрьме. Улица, по которой мы двигались, отнюдь не была пустынной, но, несмотря на это, производила мрачное впечатление, застроенная сероватыми викторианскими домами с потемневшей и отслаивавшейся штукатуркой фасадов.
Биф хранил молчание, пока мы не остановились рядом с молодым постовым полицейским.
— Где они поднимают черный флаг? — обратился к нему Биф.
— А вам-то что за дело? — грубовато отозвался полисмен.
Сержант откашлялся.
— Я — Биф, бывший сержант полиции, — представился он, — и принимал непосредственное участие в расследовании дела Феррерса, а потому нам хотелось бы узнать, когда все будет кончено. Будьте любезны, укажите нам место, где после казни заключенного принято поднимать черный флаг.
— Вам он будет хорошо виден с противоположной стороны, — бросил констебль все еще недовольным тоном, по всей видимости, не одобряя нашего желания увидеть нечто столь зловещее.
На более широкой, но менее оживленной улице мы застали группу неряшливо одетых людей, явно пришедших сюда с той же целью, что и мы с Бифом. Никого из них мы не знали, и я испытал смесь облегчения и удивления, когда не обнаружил нигде поблизости Питера Феррерса. А небольшая толпа выглядела понурой и продрогшей. Мне подумалось, насколько же сильным должно быть их любопытство, чтобы заставить торчать здесь под дождем и получить мрачное удовлетворение от известия о свершившейся казни жестокого убийцы.