Вечеринка проходила в ресторане: в зале были убраны столы, служители разносили напитки, гости снимали с подносов бокалы и рюмки, слипались в нестойкие группы, чокались, судачили, теряли друг к другу интерес, переходили из одной группы в другую, создавая в зале непрерывное кружение, в котором словно размешивался, какой-то невидимый раствор.
Веронов чувствовал свою принадлежность к этому сообществу, где все друг друга знают, дружат, недолюбливают, кидаются друг другу на помощь, вероломно отворачиваются. Где все нуждаются друг в друге, как друг в друге нуждаются лесные деревья, кусты, трава, грибы, мхи и лишайники – все то, что и называется лесом.
Так думал Веронов, посмеиваясь над собой, не зная, кем себя считать – жимолостью, желудем или сыроежкой.
– О, привет, Аркадий! – кинулся целоваться с ним писатель Цесерский, автор манерных, с претензией на модерн, эротических повестей. – Ну ты великолепен! – Цесерский был худ, с лицом молодящегося старика, с тяжелыми морщинами, добытыми не в тягостных раздумьях, а в страстных и порочных поползновениях. Он был одет в желтый пиджак, сиреневые штаны, на шее красовался шелковый розовый бант, и это экзотическое облачение соответствовало эстетике его повествований, модной, дорогой и безвкусной. – Слушай, твои последние перфомансы наделали шума. Это новое слово. Ты взрываешь все мосты, все храмы и все могилы, и мы любуемся летящими в небо осколками. Россию надо взрывать, взрывать и взрывать. Надо сделать русский народ очумелым. Чтобы он жил среди взрывов. Чтобы он сошел с ума и только потом прозрел. Русский народ – это бык с налитыми кровью глазами. Если его не бить, то этот бык забодает весь мир. Ты сражаешься с этим быком. Ты – тореадор современного русского искусства! – Цесерский смотрел на Веронова дружелюбно, но его коричневые, с розоватыми белками глаза таили тревогу, словно он ожидал от Веронова едкой насмешки, и своими комплиментами предупреждал возможность такой насмешки. – Ты знаешь, вышла моя новая книга «Отравленная лилия». Пришлю тебе обязательно, она в твоем вкусе. Я только что из Парижа, презентовал «Лилию». Огромный успех. Договоры на переводы, рецензии в «Фигаро». Ты знаешь, французы считают меня лучшим русским писателем. Что ж, я не мешаю им так думать! – Цесерский рассмеялся, но взгляд был по-прежнему тревожный – не прозвучит ли в ответ на его похвальбу желчное замечание, на которые был охоч Веронов. – Надо ехать на Запад, – произнес писатель с горьким вздохом. – Только там оценят наше с тобой искусство. Здесь, в России, мгла! Искусство не нужно. Власть жрет, народ пьет. До какой степени оскотинился народ! Русским отведено место в стойле, и они охотно его заняли, – его морщины стали горестными и обрели странное сплетение, переходя одна в другую, словно их выточил один и тот же червь, ползавший по лицу Цесерского. – В России все гадко – власть, дороги, автомобили, книги, котлеты. Одно хорошо – это женщины. «Волосатое золото», как их называют. Я возвращаюсь из Парижа в Россию, только для того, чтобы насладиться русскими женщинами. У них особые пальчики, особые соски, особые губки. У русской женщины особое выражение глаз, когда ты доводишь ее до экстаза, а потом делаешь ей больно. Их глаза меняют цвет. Я описал это в моей книге «Русские прелестницы». Ну, ты читал, конечно, – и он, забывая о Веронове, отошел, мелькая среди гостей канареечным пиджаком и сиреневыми штанами.