Померкнут блестки мишуры мирской.
Повиснут флагов ветхие мочалки.
Тогда в ночи промчатся по Тверской,
Сверкая пулеметами, тачанки.
Веронов вдруг испытал сладостную муку, слепящее до боли в глазах страдание, жадную страсть к разрушению, в котором сгинут все обрыднувшие образы мира, обступившие его. И начнутся жуткие русские игры, уносящие с земли все омертвелые формы, все благополучные мысли, все благонамеренные слова, превращая их в разящий свист великого русского сквозняка.
Там будет кровь в озерах, как вода.
И упадут созвездья к горизонту.
Гремя огнем, пойдут на города
Танкисты из восставших гарнизонов.
И он, Веронов, будет сидеть в этом танке, держась за ледяную крышку люка, глядя, как летит мимо глаз стеклянный воздух и разлетаются от ударов брони лакированные, с брызгами фар, машины, и пулеметные пунктиры прошивают толпу, и впереди, туманный, со своими дворцами и шпилями, встанет желанный город, к которому стремятся танки.
Гори, гори, багровая звезда,
Над миром истлевающих останков.
Мне пели песню бронепоезда
На стылых разоренных полустанках.
Это была красота разрушения, поэзия истребления, когда открывается сладкая тьма и ты летишь в нее в свободном падении, удаляясь от света, забывая о небе, наполняясь священной тьмой, в которой начинает мерцать адский огонь, раздается подземный восхитительный гул, начинает играть чудовищная музыка русской бездны. И ты ее сын, ее пророк, ее провозвестник.
Москва красна от липкого варенья.
Под тяжестью согнулись фонари.
Моя жена, как в первый день творенья,
Войди ко мне при отблесках зари.
Боже, были когда-то иная жизнь, прекрасная женщина, ее чудесное родное лицо, от которого становилось чудно и светло. Они плыли в лодке по негаснущему отражению зари, и вокруг стояли осененные леса, и в зеленом небе летела утка, роняла в озеро незримую каплю, и от той капли по стеклянной воде расходились медленные нескончаемые круги. Ведь была эта дивная женщина, которая могла бы его спасти от черной мглы, разрушительного безумия, смертельной тоски.
Когда уйдет с земли последнее создание,
И ангел улетит в сияньи белых крыл,
Ты нам оставишь нищее даянье,
Весенний снег оттаявших могил.
Поэт Кавалеров закончил чтение, бессильно уронил руку, согнул беспомощно голову, словно у него обломилась шея. Пошел в толпу, окруженный рукоплесканиями. Все чокались, поздравляли его и уже о нем забывали. Занимались сплетнями, флиртом, шелестящими смешными разговорами. А в Веронове проснулись слезная нежность к изнуренному своими пророчествами поэту, желание обнять его, защитить от неминуемых бед, которые очень скоро поглотят их всех.