Вдруг под пароходом раздалось зловещее шипение гальки об дно.
Пароход вздрогнул всем корпусом и стал.
— Се-ели! — донеслось с бака.
— Наплевать! — выругался капитан.
Этот плевок обошелся пассажирам ровно в семь суток, которые пароход просидел на мели.
Утром кухарка объявила пассажирам, что совсем не надеялась сидеть на мели, а поэтому, если это сидение продолжится более суток, то она перестанет готовить пассажирам, так как дай Бог, чтобы хватило на команду.
Между тем поселков поблизости не было, и пассажиры уехали на берег, каждый сгорая от нетерпения захватить что-нибудь первым на ближайшей почтовой станции.
Весь день работали стрелами, стараясь сдвинуть пароход, но к вечеру выяснилось, что без помощи буксира сойти с мели не удастся, и капитан самым хладнокровным образом сложил оружие.
VII.
Но нам вовсе не улыбалась перспектива ожидания. Посоветовавшись с Веретенюком, Холмс решил покинуть пароход.
Для этой цели Веретенюк отправился на первую почтовую станцию и часа через три вернулся с почтовой лодкой и двумя гребцами.
Перебросив на лодку багаж, мы пожелали остающимся скорее выбраться с переката и тронулись в путь, сокращая его иногда через протоки.
На каждой станции мы меняли лодку и гребцов, благодаря чему двигались безостановочно и довольно быстро.
Это путешествие продолжалось двое суток.
До ближайшего «греха» оставалось верст пятьдесят. Тут мы покинули водный путь, купили на станции лошадь и вьючное седло и, навьючив на спину животного тяжелый груз, пустились в дальнейший путь.
По вечерам мы останавливались где-нибудь у ручья, скрытого в угрюмой тайге, разбивали себе палатку, варили вкусный ужин и усталые засыпали под гущей деревьев. Но несмотря на гробовую тишину тайги и на полное отсутствие в ней жизни, мы держали себя настороже и, когда наш маленький караван двигался, Веретенюк всегда шел впереди.
Прошло еще два дня.
— Теперь близко! — произнес однажды Веретенюк, и на его лице отразилось выражение тревоги.
— Вы, кажется, начинаете праздновать труса? — улыбаясь, спросил Холмс.
Веретенюк сконфузился и замолчал. Однако чем более время приближалось к вечеру, тем взгляд Веретенюка становился подозрительнее. Наконец, он остановился.
— Дальше с лошадью идти нельзя, — проговорил он. — Заржет, так слышно будет.
— Вот это верно! — похвалил Холмс.
Мы выбрали место у ручья и, сняв с лошади вьюк, привязали ее длинным арканом к дереву.
Потом мы все трое принялись ей щипать траву. Часа через два около нашего коня уже возвышался небольшой стожок, которого лошади хватило бы дня на три.
Итак, здесь наш конь был обеспечен едой и водой.