Потом захрипел звонок. «Мама!» Алеша, утирая руки о фартук, кинулся открывать ей. Мать улыбнулась сыну с порога, но ничего не сказала, сняла пальто, направилась прямо на кухню… Так он и знал! Нажаловалась все-таки училка…
Обиженный, он не пошел за матерью, вернулся к верстаку… Ну и пусть!
Теперь на кухне обменивались отрывистыми фразами в три голоса, и по-прежнему так неясно, что можно было догадываться лишь об одном: праздник в доме испорчен.
Ну и пусть! А ему все-таки не в чем себя винить.
Когда слов не разбираешь, а долго прислушиваешься к голосам, самое звучание их принимает цветную окраску: у отца — черный, лакированный голос, у бабушки — тусклый, коричневый, у матери — светлый, с блестками. О чем сейчас толкуют они? Совсем плохих отметок у него нет ни одной, но училка, конечно, хочет, чтобы были только одни пятерки и четверки…
Алеша в холщовом испятнанном фартуке протирал тряпкой потемневшие от долгой службы и отмокавшие в крепком растворе медные зубчатки. За починку часов он взялся впервые. Выйдет ли? Выйдет! Это не алгебру решать. Обязательно приведет он часы в порядок, они снова оживут, снова мерно защелкают, и по жестяному, раскрашенному, в цветочках циферблату опять станут кружить стрелки, меряя сутки за сутками… Пусть тогда придут и отец и мать, хоть сама Евгения Николаевна… Поглядит учительница на эти часы и вон на те две полочки, подвешенные справа и слева, с моделями легкового автомобиля и парохода. В обеих моделях, собственноручно сделанных Алешей, не упущено ни одной подробности. Поглядит на все это Евгения Николаевна, и даже она поймет, что в школе ему сидеть — только даром время тратить.
Алеша дожидался — с минуты на минуту его позовут на кухню.
Не позвали.
До самого ужина никто не приходил за ним, да и за столом никто не обращал на него внимания и говорили о всяких домашних пустяках.
К ночи, когда бабушка улеглась в постель, а отец, без пиджака, в расстегнутой нательной рубашке, пошел чистить зубы, мама сказала Алеше:
— Ложись, спи. Ничего такого про тебя не говорили… Так… на характер только жаловались.
Несколько вечеров подряд, покончив с уроками, Алеша возился со старыми ходиками, собирал, испытывал и вновь разбирал весь механизм.
В четверг мать и отец отправились вместе к Евгении Николаевне. Случилось так, что к их возвращению ходики были окончательно налажены. Они висели возле полки с книгами, чистенькие, обмытые, и за их сверкающей, мелом начищенной медной гирькой бойко качался маятник.
Кажется, отец сразу уловил его щелканье — он остановился у порога комнаты, подмигнул Алеше и скрылся. Но минут пять спустя он снова пришел, уминая большим пальцем табачок в трубке.