В проеме двери появился Малышев, зажимая рукой глаз.
— Ну, Малышев! В чем дело!
— Товарищ Нырков, — жалобно проговорил он, потирая щеку и висок, — я догнал товарища Сибирцева, передал ваши слова, а они…
— Ну, что они, они? Телись, Малышев!
— Они как врежут мне, вот, и послали…
— Мало он тебе врезал! Я б еще не так… Ладно, пойдем, ступай на мной. Этим, — он кивнул на дверь, — скажи, чтоб охраняли. Вот еще беда на мою голову…
Шагая по перрону, огибая здание вокзала, все думал Илья, что зря, наверно, сразу не сказал Сибирцеву про полковника. Навел же он справки, позвонил куда надо после его звонка из Сосновки. И нашел, все нашел, к сожалению. Был такой приговор полковнику Званицкому. Ревтрибунал приговорил заочно. А вот участвовал он или нет в Казанском восстании или еще где, о том сведений у товарищей не имелось. Но… ведь не бывает же дыма без огня?
Загудел паровичок. Он толкал вдоль перрона состав теплушек. Народ на площади и на платформе заволновался, поднялся шум, беготня, кинулись к теплушкам. На Тамбов пойдет, вспомнил Нырков. Там, в хвосте, и арестантский вагон есть. Вот и хорошо, пускай уезжают к чертовой матери, пусть теперь у других голова болит. И он ускорил шаги.
Пересекая площадь — вон он, домзак, так здесь по–простому называли тюрьму, — Нырков уже и не рад был, что приказал Малышеву все–таки, вопреки протесту Сибирцева, отправить этого полковника в камеру. Спокойнее так, конечно. Но ведь и Миша, вон, гляди, какой сумасшедший–то, слова поперек не скажи… Нет, ехал бы он себе в Тамбов, да поскорее. С глаз, говорят, долой — из сердца вон. Одни расстройства с ним. Он, видишь ты, своевольничает, а с тебя начальство шкуру спускает…
Они вошли в прохладное помещение домзака. Часовой узнал, конечно, и Ныркова и Малышева, но документы все же проверил. После недавнего бунта заключенных жесткий контроль потребовал ввести сам Нырков.
— Ну, чего у вас тут? — спросил у часового, будто тот мог о чем–то знать.
— Порядок, товарищ Нырков, — спокойно ответил тот. — Приходил товарищ Сибирцев, у него мандат проверил, пошел он к товарищу Еремееву.
— А где начальник? — спросил Нырков, открывая вторую дверь к лестнице.
— У себя был.
Внизу, в нижнем этаже, где находились камеры, громко и гулко ухнул выстрел.
— Малышев, на месте! Охрана, за мной! — заорал Нырков.
Званицкий сидел в одиночной камере. Нары, стол, привинченный к полу, табуретка. В углу параша, засыпанная вонючей хлоркой. От коридора камеру отделяла толстая решетка.
Ну вот и все, понял полковник, когда его ввели сюда конвойные. И все эти разговоры о чести, совести–чистый блеф. Жаль, что так получилось, а ведь он было поверил этому чекисту. Странно, что он сам не препроводил в камеру. Наверно, все–таки не сумел, не пересилил себя. Или не захотел, какая разница. Привез, оставил на площади, «сейчас приду», а явились вооруженные тюремщики. Не хватило совести в гласа в последний раз взглянуть… Все они одним миром мазаны.