А ведь там, в Мишарине, успел предупредить его Миней Силыч, советовал ведь бросить все, уйти. Обещал спрятать. Сильно разочаровал он Минея: отказался уйти, слово сдержало. Как он, этот чекист, рассуждал–то про Мишеля Монтеня: проще вырваться из плена казематов, чем из плена собственного слова. Да… Вот тебе, Марк Осипович, и каземат, и слово твое твердое. Поди теперь, вырвись. Узнай на своей собственной шкуре, что оказалось крепче.
В гулком поперечном коридоре, видимо за той, другой решеткой, что отделяла камеру от этого длинного коридора, раздались громкие, эхом бьющиеся о стены голоса. И в одном из них полковник узнал голос Сибирцева. А–а, пришел–таки!.. Голоса приблизились. Званицкий подошел к решетке и вплотную прижался к ней лицом. Он увидел, как к той, второй решетке быстро приблизился Сибирцев и с ним тюремщик, который заводил полковника в камеру. Они кричали, орали друг на друга. Сибирцев тряс перед носом тюремщика какой–то бумагой.
— Я требую немедленно освободить его, вы поняли!
— Не имею права! — защищался тюремщик.
— Это мандат! Здесь подпись Дзержинского! Вы обязаны подчиняться!
— Ваш мандат для меня недействительный!
— Я приказываю: откройте камеру!
— Нет! Я не подчинюсь! Дежурный, ко мне! Вывести его, очистить помещение!
— Ключи сюда, живо! — взорвался Сибирцев. — Дежурный, приказываю стоять на месте! Марк Осипович, сейчас я вас освобожу! Освобожу!! Где твои ключи, сукин сын? Отворяй! Или я тебя… — Сибирцев выхватил из кармана наган.
— Дежурный! — истошно завопил тюремщик.
Грохнул выстрел. Прокатился, бухаясь о стены. Замер где–то в темном отдалении.
Сибирцев — увидел полковник будто во сне — вдруг как–то странно вскинул длинные руки, словно хотел подпрыгнуть, но стал медленно поворачиваться по непонятной изогнутой спирали, голова его запрокинулась, и он тряпичной огромной куклой сложился пополам и беззвучно опустился на пол.
Тюремщик кинулся к нему на грудь, разорвал гимнастерку, приник ухом.
— Убийцы! — Званицкий заколотил по решетке кулаками, разбивая их в кровь. — Мерзавцы! Убийцы!
Медленно поднял голову тюремщик, встретился глазами с полковником.
— Молчать!.. Гнида… — И в этом последнем слове услышал Званицкий свой приговор.
Тут раздался бешеный топот ног, и в коридор ворвалось несколько человек. Впереди пушечным ядром несся лысый полный человек. Подскочив к Сибирцеву, он отшвырнул как котенка тюремщика и сам упал ухом на грудь убитого. Да, убитого… Полковник на войне видел много смертей, знал, как падает уже мертвый человек, и знал, что Сибирцев вот только что, на его глазах, был убит кем–то из этих тюремщиков…