Петровский пытается иронизировать:
— Ничего, до свадьбы заживет, от телефонной проволоки крови больше было.
Воспоминание о наших мучителях-конвоирах подстегивало нас, как кнутом, и мы, сокращая минуты отдыха, пускались опять в поспешное бегство.
Сорокин как-то в лагере размечтался — предложил уговорить конвоира бежать с нами в советскую Россию.
Мы подняли его нáсмех…
Была необычайная жестокость их обращении с нами. Они не были тюремщиками: в последних есть профессиональное спокойствие; они не были палачами: палач если и истязает жертву, то все же приканчивает ее. Они были непонятным для нас явлением, — мы не понимали, откуда берется такая неутихающая ненависть. Так мстят крестьяне конокрадам.
Что потеряли они, эти окопавшиеся в тылу молодые люди, и что думают они таким путем вернуть? Я задумываюсь на бегу над этим вопросом. Хорошо зная жестокость наших конвоиров, я ясно сознавал всю опасность провала нашего побега.
Бежим мы всю ночь. Рассвет — и мы в ужасе обнаруживаем, что бежали не на северо-восток, а на запад, то есть продвигаясь в глубь Польши, в том направлении, откуда мы убежали.
Я начинаю дико ругаться.
— Ведь мы идем в совершенно обратную сторону, — говорю я Петровскому.
— Неужели? — недоумевая, спросил он.
— Конечно, — ведь солнце всегда восходит на востоке, а заходит на западе. Посмотри на солнце, — мы движемся на запад. Как же так?
— Очевидно, мы заблудились.
Мы стоим грустные и подавленные случившимся.
— Что же это такое? Выходит, что всю ночь мы кружились на одном месте! — пробормотал в отчаянии Петровский.
Мы решили, что сегодня же выправим положение, а пока необходимо подумать о том, где бы пристроиться на день.
— Стало быть, Шалимов, Сорокин и Грознов пошли в правильном направлении, на северо-восток, а мы заблудились, — сказал Петровский. — Какие же мы с тобой идиоты! Как же нам быть сейчас? — и он вопросительно повернулся ко мне.
— Ну что же, — попробовал я его успокоить. — Надо отыскать стог скошенного хлеба или соломы, лечь в него и пролежать весь день, а ночью двигаться. Утро вечера мудренее!
— Какое утро! — возражает Петровский. — Ведь мы утром прячемся и спим. Для нас с тобой ночь заменила день. Стало быть, ночь утра мудренее.
Я не возражало против этой существенной поправки.
Отойдя с версту в сторону, мы находим высокую копну заскирдованной соломы и быстро шагаем к ней.
— Надо обязательно взобраться наверх, — сказал я Петровскому.
— Да как же туда взлезешь? — нерешительно произнес Петровский. — Уж больно высоко. Ведь в циркачах мы с тобой не были.
Около скирды, к счастью, нашли длинный шест.