Однако с голодом шутки плохи.
К утру мы опять зарываемся в скирду соломы и ложимся спать. Но и во сне нас тревожат мысли о Сорокине, Грознове и Шалимове. Где они, что могло с ними случиться? Не арестованы ли они, не расстреляли ли их? Суждено ли нам будет еще встретиться?..
Мы жалеем о том, что разделились на две группы.
В эту «ночь» (день) сон долго к нам не приходит.
Болит желудок, упорно отказывающийся переварить болтушку из овсяной муки. Жажда невероятная, а спускаться со скирды и искать воду рискованно: скирда близко к дороге, и мы можем влипнуть, тем более, что нас несомненно ищут владельцы ограбленной мельницы.
В четвертую ночь нашего путешествия мы решили не только пройти обычную норму — два-три с половиной десятка верст, — но и добыть себе продовольствие, иначе мы не в состоянии будем двигаться дальше.
Глядим по сторонам: авось, увидим хутор.
Журчит вода. В темноте бежит ручей.
Мы направляемся вдоль берега. Впереди что-то шумит.
— Похоже на то, что мы приближаемся к водопаду, — говорит Петровский.
Поднимаемся вперед. Шум все усиливается. Перед нами низкое строение необычайной конструкции. В одном из его углов виден свет.
— Нападем врасплох, — предлагает Петровский, создадим панику и получим все, что нужно.
План нападения был тут же наскоро намечен. Он состоял в том, что Петровский ворвется в помещение, а я, оставаясь на улице, должен буду поднять шум и этим создать впечатление, что нас не два человека, а целый отряд.
Мы хотели в случае удачи взять не только хлеб, но и обувь и одежду, ибо мы истрепались и внешний вид выдавал нас с головой.
Мы шли на эту авантюру с той же легкостью, как и тогда, когда, высадив дверь, ограбили ветряную мельницу. Мы перестали считаться с условностями: думали не об «этичности» поступка, а о том, насколько он безопасен. Мы имели право ночью делать все, что вело к нашему спасению и свободе.
Осторожно двинулись вперед. Я увидел, как Петровский, не медля, нажал плечом дверь; она с треском отскочила. Он ворвался внутрь, а я поднял шум снаружи, стараясь кричать разными голосами и выбирая из ассортимента польских ругательств самые звучные и сочные.
Петровский долго не показывается. Не случилось ли чего с ним?
Я тихонько прильнул к окну и увидел Петровского мирно разговаривающим с неизвестным мужчиной.
Я решил войти внутрь, но навстречу ко мне уже шел Петровский.
— Петька, не шуми. Здесь никого нет. Только один хозяин с семьей.
— А что это за здание?
— Маслобойный завод, — пояснил Петровский. — Иди скорее. Дадут молока и хлеба, а может быть, и обувь.