В полумиле от берега резервный бак подвесного мотора иссяк. Керанс отвинтил мотор и сбросил его в воду, наблюдая, как он тонет под бурой поверхностью в скудном окаймлении пузырьков. Затем он убрал парус и медленно погреб против ветра. К тому времени, как он добрался до берега, спустились сумерки, и тени стремительно носились по массивным серым склонам. Хромая в этих тенях, Керанс затащил свое судно на берег, затем сел спиной к одному из барабанов. Взирая на безмерное одиночество этого мертвого последнего берега, он вскоре забылся усталым сном.
На следующее утро Керанс разобрал судно и одну за другой переправил секции вверх по громадным, покрытым склизкой грязью склонам, надеясь на продолжение водного пути. Вокруг него громадные берега тянулись на многие мили, а покатые дюны были изрыты каракатицами и наутилусами. Моря дальше не было видно, и Керанс остался наедине с этими немногими безжизненными объектами, подобными фрагментам некого исчезнувшего континуума — одна дюна освобождала дорогу другой, пока Керанс волок пятидесятигаллонные барабаны от гребня к гребню. Небо над головой было тусклым и безоблачным, бесстрастно-голубым, скорее напоминая внутренний потолок какого-то глубокого и необратимого психоза, нежели полную бурь небесную сферу, которую он узнал в предыдущие дни. Временами, бросая одну ношу, Керанс проваливался в полость ложной дюны, обнаруживал, что ковыляет по безмолвному основанию, где твердь растрескивалась на шестиугольные плиты, — будто сновидец, лихорадочно ищущий выход из своего кошмара.
Наконец Керанс бросил свое судно и поковылял дальше с небольшим пакетом припасов, то и дело оглядываясь, пока пятидесятигаллонные барабаны медленно скрывались под поверхностью. Аккуратно избегая зыбучих песков меж дюнами, он двигался к видневшимся на отдалении джунглям, где зеленые шпили гигантских хвощей и древовидных папоротников тянулись на тридцать метров в вышину.
Керанс в очередной раз отдыхал под деревом на опушке, аккуратно чистя свой пистолет. Впереди было слышно, как верещат летучие мыши, ныряя средь темных стволов в бесконечном сумеречном мире подлеска, как рычат и прыгают игуаны. Лодыжка начала болезненно опухать; протяжение поврежденной мышцы распространяло первоначальную инфекцию. Отрезав ветку одного из деревьев, Керанс заковылял во мрак.
К вечеру начался ливень, обрушиваясь на громадные зонтики в тридцати метрах над головой. Мрак рассеивался только в те моменты, когда фосфоресцирующие реки воды пробивались внутрь и обрушивались на Керанса. Страшась ночного отдыха, он жал дальше, отстреливаясь от атакующих игуан, перебегая от одного укрытия к другому. Тут и там в плотном навесе над головой оказывался узкий пролом — и бледный свет озарял небольшую поляну, где сквозь листву пробивался верхний этаж затонувшего здания, а ливень яростно по нему колотил. Впрочем, свидетельства о творениях человеческих рук становились все более скудными — города и селения на юге давно поглотили поднимающийся ил и растительность.