— Берегись, Керанс, — пробормотал он себе под нос. — Ты на двух уровнях живешь.
Пятью минутами позже, войдя в лазарет на средней палубе, Керанс оказался лицом к лицу с проблемами куда более насущными.
Три человека получали амбулаторное лечение от тепловых язв, но главная палата на двенадцать коек пустовала. Керанс кивнул капралу, выдававшему пенициллиновые повязки, и прошел в маленькую одноместную палату по правому борту базы.
Дверь была закрыта, однако, медленно поворачивая ручку, Керанс успел расслышать беспокойное поскрипывание приподнимающейся и опускающейся койки, за которым последовало капризное бормотание пациента и спокойный, но твердый ответ доктора Бодкина. Несколько мгновений последний произносил ровный негромкий монолог, выделенный парой недоуменных возражений и завершившийся отрезком усталой тишины.
Лейтенант Хардмен, старший пилот вертолета (теперь вверенного второму пилоту, сержанту Дейли), был единственным, помимо Риггса, офицером исследовательского отряда, и до последнего времени служил заместителем и главным помощником полковника по административной части. Дюжий и знающий, но несколько флегматичный мужчина лет тридцати, он тихо держался в сторонке от остальных членов отряда. В некотором роде натуралист-любитель, Хардмен записывал собственные наблюдения меняющейся флоры и фауны, применяя при этом разработанную им самим таксономическую систему. В один из редких моментов раскованности лейтенант показал свои записные книжки Керансу, а затем резко ушел в себя, когда Керанс указал на путаницу в классификации.
Первые два года Хардмен служил идеальным буфером между Риггсом и Керансом. Остальная часть отряда равнялась на лейтенанта, и это, на взгляд Керанса, имело свое преимущество. Таким образом в отряде не развивалось того чувства радостной сплоченности, которое мог бы ему привить более экстравертированный помощник командира и которое очень скоро сделало бы жизнь решительно невыносимой. Свободные, фрагментарные отношения на борту базы, где прибывший на замену новичок в течение пяти минут становился полноправным членом команды, причем никого не заботило, находится он там два дня или два года, были по преимуществу отражением нрава Хардмена. Когда он организовывал баскетбольный матч или регату в лагуне, не возникало никакого ажиотажа, а лишь немногословное безразличие к тому, примет в этом кто-то участие или нет.
С недавних пор, однако, в характере Хардмена стали преобладать более мрачные элементы. Двумя месяцами ранее он пожаловался Керансу на периодическую бессонницу — и действительно, далеко за полночь, из апартаментов Беатрисы Даль, Керанс часто видел, как лейтенант стоит в лунном свете рядом с вертолетом на крыше базы, оглядывая безмолвную лагуну. В другой раз Хардмен воспользовался приступом малярии, чтобы освободиться от своих обязанностей пилота. В конце концов, круглую неделю ограниченный своей каютой, он стал постепенно удаляться в свой личный мир, просматривая старые дневники и, будто слепец, изучающий шрифт Брайля, водя пальцами по стеклянным коробкам с немногими помещенными туда бабочками и гигантскими мотыльками.