Внезапно загрохотали дробовики, и языки пламени вырвались на улицу. Из-за угла показалась группа людей с воздетыми над головами факелами. Впереди виднелась белолицая фигура Странгмена, а за ним, с дробовиками наготове, держались Адмирал и Большой Цезарь.
Глаза Странгмена сверкали в свете факелов. Отвесив легкий поклон Беатрисе, он затем отсалютовал Керансу. Аллигатор с перебитым хребтом бессильно бился в канаве, показывая белое подбрюшье — Большой Цезарь вытащил свое мачете и принялся отрубать рептилии голову.
Странгмен со злобным удовольствием за ним наблюдал.
— Тошнотворная тварь, — прокомментировал он, затем достал из кармана большое хрустальное колье, все еще покрытое коркой водорослей, и вручил его Беатрисе.
— Это для вас, моя дорогая. — Он ловко закрепил колье у нее на шее, с удовольствием наблюдая за эффектом. Комки водорослей среди искрящихся камней на фоне белой кожи заставляли Беатрису казаться какой-то наядой из морских глубин. — И все прочие самоцветы этого мертвого моря.
С эффектным жестом Странгмен снова отбыл — факелы исчезали во мраке заодно с людскими криками, — оставляя их одних в тишине с белыми самоцветами и обезглавленным аллигатором.
В течение следующих нескольких дней события принимали все более безумный оборот. Совсем теряя ориентацию, Керанс одинокими ночами бродил по темным улицам — днем в лабиринте проулков становилось невыносимо жарко. Он никак не мог оторваться от воспоминаний о прежней лагуне и в то же время очень скоро почувствовал притягательность этих пустых улиц и разграбленных зданий.
После первого удивления при виде осушенной лагуны Керанс начал стремительно погружаться в состояние тупой апатии, из которого тщетно пытался выйти. Смутно он понимал, что лагуна представляет собой комплекс нейронических потребностей, которые нельзя удовлетворить никакими иными средствами. Нисколько не нарушаемая царившим вокруг насилием, летаргия углублялась, и Керанс все острее и острее чувствовал себя человеком, выброшенным в темпоральное море, окруженным плоскостями диссонирующих реальностей, разделенных миллионами лет.
Бившееся у него внутри громадное солнце почти заглушило шум грабежа и разгула, рев взрывчатки и дробовиков. Будто слепец, Керанс ковылял у старых аркад и дверных проходов, его белый смокинг сплошь покрывали сальные пятна, над ним скалились проносившиеся мимо матросы, порой игриво хлопая его по спине. В полночь он лихорадочно бродил среди бесчинствующих на площади певцов, сидел рядом со Странгменом на его празднествах, прятался в тени колесного парохода, наблюдая за плясками, прислушиваясь к бою барабанов и гитарному перезвону, — и все это накладывалось у него в голове на упорный стук черного солнца.