– Я не думаю, что он отравился только из чувства страха или нежелания быть перевербованным нами, – заполнил возникшую паузу Гужевой. – Он профессионал и все прекрасно понимал. Мне кажется, со смертью Женевьевы Дюваль для него был потерян весь смысл жизни. Наступило опустошение, крах… То самое безразличие, когда не пугает даже смерть.
Размышляя, Николай Константинович вновь продолжил давить каблуками паркет своего кабинета. «Значит так: мы выяснили все, что натворил Коржавцев, но не узнали, как, где, когда, кем конкретно и при каких обстоятельствах он был завербован. Вряд ли полковник разведки, в прошлом хороший агентурист, стал инициативником и сам пошел на контакт с французской разведкой. На чем же его сломали? Ну да, деньги, женщина, но ведь и еще что-то было весомой причиной измены. А самоубийство? Может быть, позор, стыд за предательство, десять-пятнадцать лет в тюрьме для него были ужаснее гибели? К сожалению, этого мы не узнаем уже никогда…»
– Как объяснили причину смерти его семье? – более спокойно спросил он своих гостей.
– Хроническая усталость, нервное перенапряжение, по дороге домой не выдержало сердце…
«Весьма банально, но все, как в жизни», – подумал Гарушкин.
– …Случайные прохожие вызвали «скорую», но в больнице он умер. Подтверждающие медицинские документы подготовлены, – продолжал Юрий Алексеевич озвучивать легенду, которую оперработникам пришлось срочно придумать и в спешном порядке реализовать в связи с неожиданным самоубийством шпиона. – Оттуда же, из больницы, и его родным домой позвонили. По-моему, жена не очень сильно и расстроилась от этой новости. Ребенок пока ничего не знает.
– До его коллег по работе тоже такую же информацию довели?
– Да. Все звонки шли от имени реального врача. Сейчас тело Коржавцева в морге, а в «Военвнешторге» заняты организацией его похорон. Погребение будет торжественным, с оркестром. Никому и в голову не придет, что хоронят шпиона…
– Имейте в виду, излишние ажиотаж и пафос абсолютно неуместны. В общем, жил грешно и умер спешно. – Переставив ударение и заменив всего одну букву в последнем слове, Гарушкин переиначил известное изречение русского поэта XVIII века Ивана Баркова, который, как гласит историческая молва, за несколько дней до смерти сам себе сочинил эту эпитафию и… по пьяни утонул в клозете.
«Вот еще одна превратность работы в разведке, – невеселая мысль посетила Николая Константиновича, несколько успокоившегося от негодования и досады. – Многие разведчики, и особенно нелегалы, десятки лет успешно отработали за границей и никогда не были разоблачены спецслужбами противника, так и оставшись безвестными героями. Даже наградные документы им готовили на подставные имена. А всеобщую славу, уважение и почет – конечно, заслуженно – получали те, кто был раскрыт и героически погиб, как Рихард Зорге, либо сумел вернуться на родину, как Конон Молодый или Рудольф Абель. Абсолютное же большинство нераскрытых сотрудников отечественных спецслужб, высочайших профессионалов, на всю жизнь так и остались инкогнито – людьми тайного закулисья работы спецслужб, имена которых до сих пор хранятся в архивах под грифом «Совершенно секретно» и никогда не будут преданы гласности… А тут предателя с такой помпой хоронят, с цветами и оркестром. Хорошо хоть без почетного воинского караула и оружейного салюта. И предателем его назвать может только суд, но кто же будет судить покойника? Вот такой парадокс конспирации…»