– Шелудивый пес, по имени Бздун, презлейшим заплативший за предобрейшее, – рявкнул я в стиле Ивана Васильевича, привставая с трона, – не эти ли вои, коих ты сейчас обозвал голодранцами, боронили тебя, твою дочь и твой дом от злых авар? Они бились со злым ворогом не щадя ни своей крови, ни своей жизни, и разбили его таки, и вогнали в землю, а ты одному из них дочь пожалел, пошедшую к нему в жены по доброму согласию, и не дал ей своего благословения?! Сейчас ты оскорбил не только молодшего воя Пересвета, назвав его голодранцем, ты оскорбил все войско и меня самого, поскольку я – это они, а они – это я…
Выдержав почти театральную паузу, я продолжил:
– Все твои претензии отвергаются, и по моему княжьему приговору ты должен будешь дать дочери достойное приданое, объем которого позже определит моя супруга княгиня Елизавета. А кроме того, за оскорбление воев и воинства я приговариваю тебя к пяти ударам палкой по тому месту, на котором ты сидишь. Приговор привести в исполнение немедленно.
Тут я широко усмехнулся, ибо на Елизавету Дмитриевну в вопросе приданого вполне можно было положиться – обдерет богатенького буратину, задумавшего торговать дочкой, как липку, а молодая жена не будет знать ни в чем недостатка. А те милые дамские мелочи, которые тут еще не изобрели, но которые можно купить в Тевтонии, подарим молодой мы с супругой, как компенсацию от князя и княгини за сегодняшнюю нервотрепку.
Тем временем Добрыня кивнул – и молодцы в красных рубахах, подскочившие к растерянному Бздуну, спустили с того порты, задрали рубаху, перегнули через специальное бревно и от всей души привели приговор в исполнение, так что осужденному оставалось только ойкать. И тут я заметил, как изменившийся в лице Некрас, видимо, понявший, что сегодня ему ничего хорошего не светит, бочком-бочком выбирается из толпы, для того чтобы исчезнуть в неизвестном направлении. Но тут ему не там, поэтому ближайший из воев оцепления, следящий за порядком, цепко и аккуратно берет этого Некраса за локоток и ведет пред наши светлые очи. А кол-то уже готов, сияет свежей обструганной древесиной, закругленный как фаллический символ, вставленный в специальную крестовину на манер новогодней елки. Незадачливый жених, как увидел этот агрегат – так ему сразу поплохело.
– Ты, Некрас, – сказал я, – хотел за коня, трех коров и кучу всякого узорочья купить себе в жены деву Веселину, взять ее замуж против воли, обратив в свою рабу, несмотря на то, что у нее уже был любый жених. А потому ты обвиняешься в попытке торговли людьми и порабощении, за что повинен лютой медленной смерти на колу. Смотрите, люди! Этот человек умрет ужасной смертью только для того, чтобы вы поняли, что наступили новые времена, когда нельзя порабощать, держать в неволе, продавать и покупать ни мужа, ни жену, ни ребенка. Теперь никого нельзя брать в рабы за долг, и силой выдавать дев замуж; а перед судом будут равны все – и анты, и словены, и дулебы, и ромеи, и булгары, и даже бывшие авары, которых Отец помиловал в своей неизмеримой милости. Я все сказал, привести приговор в исполнение!