После соблюдения всех формальностей посетители прошли лестницей на третий этаж. Если на втором этаже просматривались двери каких-то служб, и из одной даже вышел чиновник с папкой, направляясь вглубь по коридору, то здесь дверь была единственной. И без таблички. Постышев деликатно постучал, и после приглушенного отклика толкнул тяжёлую дубовую створку.
Навстречу из-за стола поднялся бравый молодой жандарм в синей форме, широко улыбнулся:
– Рад видеть вас в добром здравии, Пётр Афанасьевич! Его превосходительство ждёт!
– И вам дальнейшего продвижения по службе, Николай Петрович, – по-отечески улыбнулся Постышев. – Ну, коли ждёт, так мы пройдём.
За следующей дверью, не менее добротной и тяжёлой, начиналась собственная территория Главного Комиссара. Человека, имевшего власти поболее иного царедворца, не говоря уже об армейских генералах или высших полицейских чинах.
Кабинет был просторен, но обставлен без роскоши. Большой стол с бумагами и писчим прибором, шкафы с книгами вдоль стен, два кресла для посетителей. За креслом хозяина кабинета большой портрет императора, писаный маслом. В классической манере, невольно отметил Сосновцев. Так всегда пишут коронованных особ.
Андрей сразу уловил запах хорошего трубочного табака. Сам баловался когда-то, в бытность свою начинающим художником. Считал трубку непременным атрибутом знаменитого живописца. Однако времена изменились, взгляды тоже. Да и курение не совмещалось с тем спортивным образом жизни, что он стремился вести. Чубук лёг в ящик стола, но вот память об аромате хорошего табака сохранилась.
Несмотря на различие в чинах, хозяин кабинета встал из-за стола, вышел навстречу. Был он высок, сух и подвижен. На нём был надет мундирный фрак тёмно-синего сукна с красным позументом, золотыми генеральскими погонами и золотым же шитьём на стоячем воротнике.
– Ваше превосходительство! – начал Постышев, даже слегка подтянувшись, что при его изрядно оплывшей фигуре был не столь просто.
– Да полноте, Пётр Афанасьевич, – благодушно махнул рукой Дронов. – Не на приёме у государя императора. Так это и есть Андрей Павлович Сосновцев, наш художник-передвижник?
– Так точно, Павел Валерианович, – отчеканил Постышев, не сумевший в полной мере принять свойскую манеру общения, предложенную начальником. – Он и есть.
– Я не люблю передвижников, – спокойно парировал Андрей. – Предпочитаю старую голландскую школу.
– А он у вас не из робких, – усмехнулся Дронов. – Может, это и неплохо…
Сосновцев, будучи хоть и не состоявшимся, но всё же художником, сразу отметил схожесть этих двух людей. При совершенно различной внешности, фигуре, осанке, невзирая на то, что рядом с Дроновым, – рафинированным аристократом, обладавшим что называется «породой», и что бросалось в глаза даже неискушённому наблюдателю, – Постышев гляделся купчиком из рыночных рядков, по ошибке надевшим мундир. При всём при этом было ещё другое – в повадке, во взгляде… То, что роднит матёрых сторожевых псов. За простодушием и улыбчивостью, нет-нет, да и проглядывала постоянная готовность выследить врага и вцепиться ему в горло мёртвой хваткой.