Неожиданно вошла Куцыха со старостой в хату Одарки, молодица вздрогнула и быстро повернулась к вошедшим, громко брякнув дукатами, привешенными к доброму намисту… Не теряя ни одной минуты, вдова подскочила к Одарке и ткнула пальцем ей в грудь.
— Вот оно! — грубо выкрикнула торжествующим тоном Куцыха. — Вот дукаты: один побольше, а два других меньше и эти все четыре низки… Снимай, ведьма, намисто, снимай его сейчас!..
— Да, да, снимай, — повторил староста.
Дрожащими руками, покорно, без всякого сопротивленья, сняла Одарка намисто, губы у ней задрожали и лицо стало белее стен.
— Вот, вот, вот! — указывая на все приметы рычала Куцыха, — где ты его, проклятая женщина, взяла?..
— Да, да, где взяла? — повторял староста, — это, действительно, нужно по закону сказать.
Но Одарка стояла, как вкопанная, безмолвно вперив глаза в Куцыху.
— Чего глаза на меня вытращила! — крикнула Куцыха, — не испугаешь меня своим упырем, для него есть у меня святая чудотворная икона!..
После этих слов Одарка, жалобно, точно маленький ребенок, вскрикнула, схватилась руками за голову и грохнулась посреди хаты…
VI
— Ей-Богу, стою я как в тумане, — разводя руками, проговорил староста, — очутившись с Куцыхой на улице, — что делать, сам не знаю?
Куцыха с видом победительницы горделиво поджала губы.
— Заявить по начальству, или батюшке… — недоумевал Ковбик.
— А начальство, что сделает? — возразила Куцыха, — наберетесь таких хлопот перед праздником, что и сами не рады будете!
— Верно, верно! — тоскливо согласился Ковбик.
— Вот мой совет, знаете вы сами хорошо того Литвина, что сидит в Зачепихе? Поезжайте к нему, он поможет… он такие дела понимает, каких вам и не снилось. Старый Литвин скоро усмирит проклятого упыря, да, может, еще и молодицу отчитает… Как ни крутите головой, а без Литвина не обойдется… Про намисто-то пока не говорите никому, особенно глушману этому сотскому, тот сейчас, как сорока на хвосте, понесет все к становому…
— Так, так, — согласился староста, тяжело вздохнув при этом, — вот дела какие настали!..
Куцыха, распрощавшись, повернула в свой переулок, а староста, заложив руки за пояс и понурив голову, медленно побрел домой.
— Нечего делать, после долгих размышлений, — решил Онуфрий Ковбик, — нужно поехать к Литвину.
Никому не говоря ничего, Ковбик запряг своего доброго серого коня и отправился в Зачепиху.
Все жители Червоного, других ближайших и самих дальних сел отлично знали Зачепиху — облупленную и ободранную корчму, одиноко торчавшую среди голого, как ладонь, поля. В корчме этой много лет сидел на аренде старый Литвин с двумя дюжими сыновьями; славился он необычайным искусством врачевать всякие болезни, а, главное, не боялся никакой нечисти. Никто не мог бы, посмотревши на Литвина, сказать, что обладает он такими понятиями и силами. Росту Литвин был очень низкого, почти карлик, маленькая, как маковка, голова, с двумя оттопыренными ушами, не имела никаких следов растительности, кроме нескольких желто-седых волосков, торчавших сосулькой под носом, немного ниже двух бородавок почти синего цвета. Беседуя с посетителями, Литвин двигал этими бородавками как щупальцами, причем все голое лицо покрывалось морщинами, а уши прыгали по сторонам, как у летучей мыши… Неказистая, правду сказать, была наружность, а все-таки, все, кто знал Литвина, глубоко уважали его и свято верили каждому слову.