Я наклоняюсь посмотреть, что там выпало из конверта. Ожерелье дружбы, которое в приступе безумия я подарила Хизер в канун Рождества. Тупость тупость тупость. Как я могла быть настолько тупой?! Я чувствую, как внутри меня что-то трещит, это ребра сжимают легкие так, что становится трудно дышать. Спотыкаясь, я бреду по коридору, затем — по другому, пока не нахожу мою, и только мою дверь, не проскальзываю внутрь и не запираю ее, даже не утруждая себя тем, чтобы включить свет, а просто падая, падая с высокой горы на сиденье коричневого кресла, на котором я могу вонзить зубы в мягкую белую кожу запястья и плакать, точно ребенок, кем, в сущности, и являюсь. Я раскачиваюсь и бьюсь головой о стену из шлакобетонных блоков. Полузабытый праздник обнажил каждый застрявший во мне нож, каждую рану. Ни Рейчел, ни Хизер, ни даже глупому компьютерному гению — никому не могла бы понравиться сидящая внутри меня девочка — мое второе «я».
Пресвятая Дева приемной
Больницу Пресвятой Девы Милосердия я обнаруживаю совершенно случайно. Заснув в автобусе, я проезжаю торговый центр и решаю попытать счастья в больнице. Возможно, там я смогу узнать что-нибудь полезное из области медподготовки для Дэвида.
Мне здесь нравится, хотя интерес мой явно нездоровый. Практически на каждом этаже есть приемные. Чтобы не привлекать к себе внимания, я не сижу на одном месте и постоянно поглядываю на часы с таким видом, будто я тут по делу. Я боюсь, что меня поймают, но у людей вокруг и без того хлопот полон рот. Больница — идеальное место стать невидимкой, а еда в здешнем кафетерии лучше, чем в школьной столовке.
Самая ужасная приемная в отделении для больных с сердечными приступами. Она забита измученными женщинами, которые нервно крутят на пальце обручальные кольца и не сводят глаз с двери, ожидая появления знакомого доктора. Одна дама просто плачет навзрыд, и ей плевать, что у нее течет из носа на глазах у людей или что ее всхлипывания слышны даже у лифта. И рыдать она перестает только потому, что больше нет сил плакать. От всего этого бросает в дрожь. Я хватаю пару номеров журнала «Пипл» и поспешно ретируюсь.
Родильное отделение — опасная зона, потому что люди здесь счастливы. Они спрашивают меня, к кому я пришла, когда должен родиться ребеночек и кто роженица — мама или сестра? Если бы я хотела, чтобы мне задавали вопросы, то отправилась бы в школу. Я говорю, что мне надо позвонить папе, и улетучиваюсь.
В кафетерии очень круто. Он огромный. Здесь полно людей с пейджерами и университетским апломбом, в форменной одежде врачей и медсестер. Мне всегда казалось, что представители медицинской профессии должны быть фанатами здорового образа жизни, но эти ребята накидываются на вредную еду так, словно приехали с голодного острова. Горы начо, чизбургеров размером с тарелку, вишневый пирог, картофельные чипсы и прочее. Сотрудница кафетерия по имени Лола одиноко стоит у подноса с рыбой на пару и луком. Мне становится ее жаль, и я покупаю порцию рыбы. А еще я покупаю тарелку картофельного пюре с подливкой и йогурт. Я сажусь неподалеку от компании очень серьезных, хмурых седовласых мужчин, которые произносят такие длинные слова, что даже странно, как им хватает дыхания. Все очень официально. Приятно находиться рядом с людьми, которые говорят так, будто хорошо понимают, что делают.