— А где сейчас Марина? — Иван решил вернуться к главной цели визита.
— Понятия не имею. Курит травку на Бали? Делает селфи на фоне плато ацтеков в Мексике? Иногда ей внезапно наскучивают брендовые тряпки, и она бросается в ретриты, коучинги, и понятия не имею, в какую ещё чушь.
— И это нисколько вас не тревожит?
— Уже нет! — Отрезала Людмила. — Это не тревожит ни её отца, ни даже меня.
— Даже? — удивился Антон.
— Даже, — кивнула Людмила. — Хотя меня это тревожило на несколько лет дольше её отца.
— Но почему?! — Воскликнул Иван. — Она же его дочь!
Людмила вздохнула и грустно усмехнулась. И в этом не было ничего злорадного, ни капли язвительного или, прости господи, торжествующего женского. Это была очищенная материнская печаль. Даже Антон чуть было ни раскрыл рот. А Иван подумал, что будь Людмила Марине родной матерью — эта материнская печаль была бы неизбывной. В случае мачехи, а точнее — старшей подруги, — эта печаль была уже списанной в архив.
— У мужчин есть то, что называется пределом. Даже у отцов, — она мельком хулигански глянула на Антона, но интонации её были всё так же глубоки. — Только усилия и любовь матери беспредельны. Бессмысленно беспредельны.
— Мы не знаем, — вдруг тихо и чуть сдавленно сказал Антон. Совсем нехарактерно для него.
— В смысле мы. Мы двое, — расшифровал Иван для немного удивлённой Людмилы. — Мы выросли в детском доме.
— То есть у вас с самого начала не было матерей.
— Да, у нас с самого начала не было матери.
— Матерей! — Сочла нужным зачем-то уточнить Марина.
— Ну, матерей. Какая разница?
— Между вами, Иван и Антон, — она перевела взгляд с одного на другого, произнося их имена, — есть разница. Хотя у меня создаётся странное впечатление, что вы отождествляете себя. Друг с другом. Но вы — не тождественны. Потому отождествление неуместно.
— Всего лишь слова. Мы выросли в одном детском доме, так что в дороге подштанники — и те пополам! — Насмешливо сказал Антон, но Марина не улыбнулась, продолжая переводить взгляд с одного на другого.
Иван решил сменить тему, чтобы разрядить вдруг загустевшую атмосферу:
— Вы, видимо, начали карьеру довольно рано, раз к двадцати пяти годам уже довольно крепко стояли на ногах. У Марины мать умерла, когда девочке было уже восемнадцать. В неё было кому беспредельно и неизбывно верить, как минимум до этого вполне достаточного для зрелости воли возраста. К восемнадцати личность уже формируется. А у некоторых — уже и успевает деформироваться.
Пока Иван говорил, Марина неотрывно смотрела на Антона. Что-то её заинтересовало. Она хотела что-то сказать, но очевидно в последний момент передумала. Лишь махнула рукой, и, обратившись к Ивану, сказала спокойным ровным тоном: