— Так то и есть! — Комментировала домработница. — Соберутся, дуры, и давай кричать лукум, чтобы во рту сладко стало. А Дашка, она привлекательная, голосом давить могла. На меня-то — хрен! Где сядешь, там и слезешь! А на кур — пожалуйста! Только ничего не зарабатывала. Всё одно отца доила. Потом на какие-то острова басурманские улетела. Ну и там натрансформировалась так, что дым из ушей! Батька ей всё прощал, но за наркоту, сто раз лёгкую, на цепь посадил. Чуть позже и в клинику сдал. Это вы сами знаете. Ей там нравилось, а отцу больше и не надо ничего.
— Где она сейчас?
— Так опять куда-то улетела. Правда, клялась отцу, что больше никаких трансформаций сознания. Он уж лет пять как о внуках мечтает. Хотя ещё сам мужик хоть куда и наделать себе детишек может.
— То есть — переживает за дочь?
Иван, задав вопрос гостеприимной и словоохотливой домработнице, выразительно посмотрел на Антона. Мол, не все факты подтверждают гипотезу! Но домработница никоим образом ничего не опровергла. Просто выдала ещё один вариант, фактологически приемлемый как раз для подтверждения:
— Как на глазах она — так переживает. А как с глаз долой — так из сердца вон! Он ей и квартирку давно купил. Так она её продала и деньги профукала. Сказал: больше покупать не буду. Здесь живи. А мне, как Дашка тут — мороки не оберёшься. Засранка ужасная! И наглая ещё. Высокомерная. Через губу, знаете ли, вся такая. Доброго слова от неё вовек не дождёшься! А я ей, почитай, если не как мать, то уж точно, как заботливая тётушка. Так что хорошо, что она на тех островах торчит. Даже самая заботливая тётушка рада такой заботы сдыхаться!
Домработница заливисто расхохоталась. Друзья переглянулись.
— Не, ну а чего? Я вам правду говорю, мне врать незачем, скрывать нечего! Это пусть виноватые или корысть какую шукающие — выдумывают сложности!
— Как часто звонит или пишет? — поинтересовался Иван.
Женщина пожала плечами.
— А я знаю? Домой никогда не звонит. Хозяин мне не отчитывается. Если он не волнуется — то и мне нечего в колокола бить. Мне не нравится, когда он волнуется. Я его предпочитаю не тревожить. Я ему даже не рассказала, что недавно Дашку девица искала. Странная такая. Смотрит, будто не видит. Говорит, словно не к тебе обращается, а не то в стену, не то в потолок. Вроде всё видит и всё понимает, что тебе не увидать и не понять, а вроде как… Как животные, понимаете? Они так умеют. Которые ни слова не протявкают и не промяукают, а всё знают, всё понимают, и если кого любят — то не побоятся куснуть или царапнуть, чтобы о беде предупредить. Я маленькая была — меня пёс из хаты вытащил. Родители затопили и к кумовьям ушли, а печь давно не чищена. Я-то сплю, ничего не чую. А пёс как почуял — не сбежал, двери-то не на засов. Он добудиться меня уже не мог, так зубами тащил, слегка кожу на ножке прокусил, но на воздух вытащил. Я его, дитя же дурное, колочу ручонками-то, от боли не понимая, что он меня спасает. Тут и пьяные батя с мамашей вернулись, сперва псу, конечно, вломили, потом уж разобрались. Жил дальше честь по чести. И папаша печь почистили. Вот такая девица Дашкой интересовалась. Со взглядом вроде как у того пса.