Тут Иван, разумеется, мог оказаться на коне.
— Конечно! На нейрохирургах огромный груз ответственности.
— Разве он не на всех врачах? — успел ввернуть реплику Антон.
Но Иван даже не заметил. Триггер запустил фонтан.
— Нейрохирурги должны в совершенстве владеть нейрофизиологией, неврологией, радиологией, интенсивной терапией. Развивать не только разум, руки и глаза, но и все, абсолютно все органы чувств и спектры восприятий. А самое главное, и я в этом уверен, что нейрохирург должен быть добродетельным! А добродетель требует морального, эмоционального, умственного и физического превосходства!
— Вань! Ну что ты прям как на комсомольском собрании, — не удержался Антон.
Не выдержала и Елена, прыснула. Это так обрадовало Ивана, что и он засмеялся. Так что несколько минут все трое хохотали, совершенно забыв на короткое время, что обсуждают здесь далеко не весёлые события.
Отдышавшись, Елена продолжила.
— Иван, конечно, всё то, что ты говоришь, имеет смысл. Особенно про многообразие наук, необходимых не только нейрохирургам, но и всем врачам. Но говоря о многообразном стремлении к совершенству, я имела в виду несколько иное. Страшное для гуманистов.
Хорошо, что она смотрела в стену, а не на Ивана. Стыд с его гуманистическим пафосом, накрывший его ещё во время разговора с Митрофановым, не только не отпустил, а накрыл с ещё большей силой, после его нелепой тирады о моральном превосходстве. Ишь, какой приступ гордыни. А туда же, гуманист!
— Настоящего гуманиста ничем не испугаешь. Валяй!
Как?! Как у Антона получалось быть таким непосредственным, таким уместным, таким… таким безопасным, если угодно?! Точнее: могущим защитить. Антону не страшно было признаться в самом ужасном. Хотя, что может быть ужасней того, в чём им уже призналась Елена?
Елена вдохнула-выдохнула. И сказала, обращаясь к Антону:
— Многообразие совершенствования предполагает не только то, что Иван имел в виду под моральным превосходством. Оно скорее требует аморального превосходства. Того самого надменного ницшеанства. И в какой-то момент я поняла, что человеческий мозг именно так и устроен: он надменный ницшеанец, он — сверх-орган, для него нет добра и зла, это всего лишь наши философские упражнения, и к методологии естествознания они не имеют никакого отношения. И если мы хотим совершенствовать свои знания о мозге — мы должны действовать так же, как он: холодно, и, простите за контекстную тавтологию, рассудочно. Мы должны полностью отрешиться от того, что перед нами больной человек. Или злой человек. Или добрый человек. Или страдающий человек. Перед нами есть только мозг. С ним мы и работаем. И как только…