— всех в одной концертной программе под открытым небом в пригороде Детройта. Удивительно, как мне становилось хорошо, когда я погружался в музыку, и как мне было дерьмово в обычной жизни. Музыка меняла мир. С ней он выглядел более сносным, музыка давала возможность убежать от реальности. Но я безнадежно застрял в Толидо, штат Огайо.
К позднему подростковому возрасту я уже до предела нахлебался всякой дряни, которая творилась со мной с малых лет, — с ексуальное, психологическое и физическое насилие, полное равнодушие… И я уже смирился с мыслью, что так будет всегда. Мне нравилась катарсическая, проникновенная музыка, и все же она была довольно мрачной и усугубляла мою депрессию. Мои панические атаки исчезли только для того, чтобы уступить место тяжелой нескончаемой депрессии и непреодолимому отвращению к самому себе.
Только самовыражаясь, я чувствовал себя лучше, но в этом самовыражении таилась как сила, так и опасность. Я страстно желал сильных ощущений, которые вызывает адреналин. Я общался с торговцами марихуаной, со сбытчиками краденого и поджигателями. Я связался с криминальными личностями и падал вниз, но мне никогда не приходило в голову, что можно погибнуть. Меня слишком ужасала мысль, что такая жизнь будет вечной. Будущее меня не привлекало.
Потом в 1987 году меня пригласили пожить в Калифорнии. Мне было семнадцать, и мой друг Кенни, студент художественной школы на Западном побережье, предложил мне выбраться из города и провести с ним несколько дней, а затем вместе вернуться в Толидо. Поездка из Огайо в Калифорнию, пусть даже на три дня, напомнила мне переход от черно-белого изображения к цветному изображению Technicolor. Проблеск красивой жизни пьянил. Историю делали в Калифорнии: там была музыка, фильмы, фотомодели. Мне безумно хотелось вписаться в эту заманчивую жизнь.
Прошло несколько лет, и все эти годы я кричал на всех перекрестках, что переезжаю в Калифорнию. Это было мое заклинание. Но оно быстро превратилось в притчу во языцех. Я часто мечтал, как снимусь с места и уеду, но продолжал тянуть лямку, работать на тех же гребаных работах, вести тот же нищенский и саморазрушительный образ жизни. Мне было около двадцати одного года, когда вместе с моей девушкой Клаудией (впрочем, их было много) мы пошли смотреть фильм «The Doors». Когда Вэл Килмер[29] с музыкантами запели песню «The End», я сидел не шелохнувшись. С экрана неслось:
На западе лучше всего,
На западе лучше всего,
Поедем туда и там сделаем все остальное.
Я повернулся к Клаудии и прошептал: «Я должен идти».