Этот торжественный аккорд сопровождался тревожным, неразборчивым гулом голосов. Марина зажала уши, но все равно слышала продолжение:
— Значит, путь в жизни уже выбран — решила пойти по стопам матери!
— Прекратите! — Следующее, что услышала Марина, был ее собственный голос. — Не смейте!
Повисла испуганная тишина. Не глядя на Марину, Рахиль Исаковна сухо проговорила Клариссе, все стоявшей на том же месте как истукан:
— Подыщи себе, голубушка, другую школу. Здесь тебе делать нечего. — И, когда та наконец исчезла, повернулась к Медведевой: — И к тебе это тоже относится. Можешь отправляться вслед за ней. Ты прекрасно знаешь, что материалов на твое исключение собрано предостаточно. Я терпела тебя только из уважения к отцу. Но всему есть предел. К экзаменам можешь не готовиться, потому что сдавать их здесь ты не будешь.
* * *
Марина выходила под гробовое молчание одноклассников. Вместо того чтобы направиться к выходу, зачем-то поднялась на третий этаж. Присела на подоконник. «Ушла, как овца. Ничего не ответила. Вместо того чтобы сказать все, что я — и все — о ней думают!» Марина вскочила. Еще не поздно! Где сейчас может быть Рахиль? Звонок уже был, значит, в учительской. И она быстро зашагала туда. Но, берясь за ручку двери, услышала гневный монолог, в котором то и дело звучало ее имя. Рахиль Исаковна, захлебываясь, говорила, какое чудовище эта Медведева. И это был не набор фраз, а сплошная ликующая враждебность. Наконец монолог окончился, послышалось деликатное покашливание, и старческий голос произнес:
— Простите… но мне кажется, что Медведева не такая уж плохая… я бы сказал, хорошая, добрая и способная девочка…
Гневная грозная отповедь смела последние слова. Когда все стихло, тот же голос продолжил:
— И я возражаю против ее исключения.
«Ох, Макакус, Макакус!» — Марина схватилась за голову. Сейчас она никак не могла помочь ему. На этот раз гром не умолкал дольше. Но во время паузы тихий голос вставил:
— И все-таки я возражаю…
«Господи, молчал бы лучше!» Марина была в отчаянии, словно за дверью били человека, а она не могла даже позвать на помощь.
— Как вы можете возражать? Вы уже давно ничего не можете! Как это ни печально, вам придется с этим согласиться! Мы держим вас, потому что не можем пока заменить! Как педагог вы давно нуль, признайте это! Вы не справляетесь с детьми! Вас никто не принимает всерьез, не слушает, не уважает! И ваша учительская деятельность непременно закончится тем, что какой-нибудь Фольц сядет вам верхом на голову и проедет с воплями по всем этажам!
У Марины тихо кружилась голова и наплывала давняя мысль: можно ли хоть что-то изменить? Но тут в противовес ей встала новая: а можно ли все так оставить? Она бросилась назад, в свой класс.