В обоих некрологах, как в «Филадельфия инкуайрер», так и в «Филадельфия дейли ньюс», упоминалось о том, что Фрэнк Ширан уже давно подозревался в исчезновении Хоффа.
Я полетел домой на похороны и встретил там человека, который, склонившись над гробом, поцеловал Фрэнка в лоб, а потом подошел ко мне. Он сказал, что знает, что я пишу книгу о Фрэнке. Его дочь была домохозяйкой Фрэнка и часто видела, как мы работаем вместе, сидя на солнце в патио Фрэнка. Он сказал, что он был сокамерником Фрэнка в Сэндстоуне. «Представляете, как мало места в тесной камере мне оставалось с этим большим парнем?»
– Ему было трудно в Сэндстоуне, – сказал я, имея в виду влияние холодов на его артрит.
– Он нарывался. Не терпел неуважения ни от кого. Никогда не мог держать язык за зубами. Однажды он сказал мне, что какой-то парень, работавший в прачечной, не по-дает ему руки. Он сказал мне задержать парня у стены, сам отпустил свои трости, оперся о стену, ударил и нокаутировал его. Я сказал ему: «Эй, дал бы мне ударить его вместо тебя». В конечном итоге я пять месяцев не вылезал из дерьма за этот удар. Прежде всего я вообще не должен был оказаться в тюрьме. Даже Фрэнк так говорил. Они хотели достать помощника Анжело, его помощника в Нью-Джерси, и они составили заговор и вовлекли в него меня. Это не значит, что я ничего не делал. Я связал парня и отделал его, но он это заслужил. Но пятнадцать лет за это не дают.
– Они состряпали дело и на Фрэнка, – сказал я, – потому что пытались посадить его по делу Хоффа.
– Да. Вышла книга под названием «Тимстеры». Я лежал на верхней койке и читал ее, а Фрэнк был внизу. Я сказал что-то вроде: «Зачем везти тело в Нью-Джерси, если от него можно избавиться в Детройте?» Это его задело: «Что ты там говоришь?»
Итак, в тюрьме Фрэнк Ширан остался, возможно, более закаленным и смертельно опасным, но, по сути, все тем же бунтующим школяром, подкладывавшим на радиатор лимбургский сыр и одним нокаутирующим ударом сломавшим челюсть директора школы. Как он неоднократно говорил и повторял на последней видеозаписи: «83 года я задавал жару и отрывался – вот что я делал».
В этой последней видеозаписи я напомнил ему, что он в моем присутствии ответил журналисту, спросившему его, считает ли он свою жизнь интересной или неинтересной, что она была «суровой». Он раскаялся за отдельные поступки в жизни и сказал, что после каждого неизменно спрашивал себя, «правильно он поступил или неправильно». И хотя на видео этого нет, тот разговор с журналистом он закончил словами: «Если бы я совершил все, что мне приписывают, и если бы мне надо было совершить это снова, я бы этого делать не стал».