Как известно, заснуть под звуки чужих (за исключением разве что Боба) любовных упражнений совершенно невозможно, и нам пришлось ждать развязки. («Что они там делают так долго?» — удивлялся Боб.)
Боб предложил поиграть, чтобы убить время. Я отвергла его варианты — «Животное — растение — минерал» и «Я вижу что-то на букву…», а также его самую любимую игру, «Назови имена всех семи гномов» (ему еще ни разу не удалось назвать всех подряд в один заход). В конце концов мы остановились на игре «Кошка священника пошла на базар» («Кошка священника пошла на базар и купила корову породы абердинский ангус».) К тому времени, как соседи снизу бросили беспечно блудить, несчастная кошка пыталась протащить в дверь дома при церкви шкаф шелковых шарфов.
Когда я уже задремывала, Боб сказал:
— А, да, та женщина опять звонила.
— И?..
— Я сказал, что ты тут все-таки живешь.
— И?.. — подтолкнула его я.
— Она сказала, что свяжется с тобой.
— И ты не выяснил, кто она?
— А надо было?
Кто-то — вероятно, мать-природа — швырял в окна горсти снежной крупы; по звуку это больше напоминало мокрый песок. Я вздрогнула, прижалась поплотней к недвижному телу Боба и стала думать о Фердинанде в надежде, что он мне приснится. Я люблю своего любимого на букву «ф», потому что он фееричен. Я ненавижу его на букву «ф», потому что он фармазон. Я буду кормить его фруктами с фарфорового блюда. Его зовут Фердинанд, и он живет в Форфаре… Но вместо этого мне всю ночь снилось, что я чайка, потому что Боб засунул мне под подушку «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» — единственную книгу, которую он на самом деле прочитал за весь год, если не считать «Краткого справочника наркотических веществ».
Я проснулась в семь часов, но казалось, что еще глухая ночь. Я попробовала снова заснуть, но ничего не вышло. Боб самозабвенно-лихорадочно храпел, издавая сложную и, кажется, случайную последовательность хрюканья и драматического аханья, словно большой карп, задыхающийся на суше без воды.
Я неохотно сползла с кровати. По крайней мере, свет в доме был, хоть ему и не удавалось разогнать утренний Сумрак. Я сделала себе чашку растворимого кофе, накрылась одеялом, изобразив подобие индейского типи, и с тяжелым сердцем принялась печатать.
Джек Баклан был из тех, кто верит, что в основе всего существующего лежит логика. Если ее не удавалось найти, он верил, что ее просто не удалось найти. Как он всегда говорил, отсутствие улик само по себе не является доказательством отсутствия улик. И одним из людей, на которых он полагался для подкрепления этой веры, был Генри Мэкин, полицейский патологоанатом.