Генри Мэкин поднял скальпель и любовно осмотрел его.
— Ну что — несчастный случай? — с надеждой спросил Джек Баклан.
Патологоанатом засмеялся неприятным смехом, напоминающим свист заточенного маятника или шуршание лезвия острой косы.
— Сомневаюсь, — сказал он.
«Он из тех, кто во всем видит смешное», — мрачно подумал Джек Баклан.
Он искоса взглянул на нового констебля Коллинза — не склонен ли тот к обморокам? Но пока тот вроде бы выглядел нормально. Хотя кто его знает, где здесь норма. Бледный констебль Коллинз мрачно маялся на заднем плане — он вытащил тело из воды и счел своим долгом сопровождать его и дальше. Он заметил остатки красного лака на ногтях трупа — там, где кончики пальцев не обглодала морская живность. Интересно, какие морские твари едят трупы. Креветки? Констебль Коллинз любил креветок и часто покупал ведерко, проходя по набережной. Едят ли креветки утопленников? А если потом съесть этих креветок — не людоедство ли это будет, строго говоря? А норвежские омары? Его жена, которая часто жаловалась, что умирает от скуки (если бы и вправду умерла, это был бы уникальный случай в истории медицины), очень любила норвежских омаров. Констебль никак не мог вообразить, как выглядят норвежские омары, когда плавают в море.
— Как ты думаешь, сколько она пробыла в воде? — спросил Джек Баклан у Генри Мэкина.
— Трудно сказать, — ответил патологоанатом. — В это время года вода теплая, разложение идет быстро. Выглядит она, прямо скажем, так себе.
— Я тоже по утрам выгляжу так себе, — устало сказал Джек Баклан. — Дней пять?
Говоря о покойниках, он обычно почтительно понижал голос — иногда у него возникало странное и жуткое чувство, что они его слышат. Что они отчасти еще… присутствуют.
Он знал, что это не случайная блажь. Он ощущал их присутствие как вибрацию, как разгневанное осиное облако. Генри Мэкин вонзил скальпель в мертвую русалочью плоть, и тот вошел как горячий нож в масло. Констебль Коллинз тихо, никого не беспокоя, свалился в обморок.
В щель для писем с лязгом упала утренняя почта. В ней оказалось угрожающее послание за подписью Джоан, кафедральной секретарши, напоминающее, что я на несколько недель задержала сдачу реферата для профессора Кузенса («Трагедия плюс время равно комедия»). Интересно, подумала я, работает ли это так же в другую сторону — «Комедия плюс время равно трагедия». Наверно, нет.
Судя по резкому, жесткому тону, письмо писал не сам профессор. Он, даже если вспоминал о задержанных работах и пропущенных занятиях, никогда никого за них не ругал.
Я решила, что не буду говорить с ним, а вместо этого напишу ему письмо, умоляя о снисходительности и ссылаясь на смерть бабушки. Умерла ли моя бабушка? Или бабушки — ведь у каждого человека их должно быть две, правда? Если в семье не наблюдается автогенез?