Профессор Кузенс тем временем усердно чертил диаграммы, которые словно взрывались, и соединял их части тонкими паучьими линиями. Он сидел слишком далеко, и я не могла у него списать: освещение в Мартиной аудитории было тусклым. Кара, сидевшая с другого бока профессора, незаметно вытянула шею — посмотреть, что он там пишет, но профессор прикрыл свои каракули ладошкой, как школьник. Моисееву корзинку с Протеем выпихнули почти точно на середину круга, словно он должен был стать главным атрибутом некоего ритуала вуду.
Кара писала новеллу в стиле Д. Г. Лоуренса про женщину, которая возвращается к земле, чтобы отыскать свои эмоциональные и сексуальные корни. Насколько я могла судить, в ее путешествии фигурировали чрезмерные объемы навоза, грязи и разнообразных семян (чаще — семени). Как ни странно, рафинированной Марте эта тема оказалась близка. Как-то, разоткровенничавшись, Марта поведала нам о той поре, когда она держала ферму в глубинке штата Нью-Йорк со своим первым мужем, знаменитым драматургом (она не могла поверить, что никто из нас о нем не слышал). По словам Марты, она и этот первый муж «находили весьма стимулирующим постоянное противопоставление церебрального и бестиального в деревенской жизни». Делясь с нами этим сокровенным воспоминанием, Марта с отсутствующим видом теребила брошь-коготь.
В конце концов (заключила она со вздохом, отчасти горестным) результатом этой сельской эскапады стало возвращение в город и (к сожалению) развод из-за склонности драматурга к разнузданному прелюбодеянию, но также (к счастью) и первый поэтический сборник Марты, «Куриный дух».
— Критики приняли его хорошо, но бестселлером он не стал. Впрочем, что из этих двух вариантов выбрал бы любой человек?
— Бестселлер? — предположила Андреа.
Марта собиралась вырваться из тесных рамок поэзии. Она утверждала, что у нее есть ненаписанный роман (мне казалось, что эти слова содержат в себе противоречие: все равно что «несказанное слово»). Роман Марты был про писательницу, которая преодолевает творческий кризис, обнаружив, что в прошлой жизни она была Плинием Старшим. Так что, видимо, не бестселлер.
— Говорят, что у каждого человека внутри сидит роман, правда ведь? — встряла вдруг Дженис Рэнд.
— Да, Дженис, но не каждый способен его написать, — сурово осадила ее Марта.
С улицы доносился какой-то шум, и время от времени до нас долетали вопли: «Хо! Хо! Хо Ши Мин!» Я задумалась о том, знают ли протестующие, что Хо Ши Мин умер, и не все ли им равно. Марта выглянула в окно и нахмурилась.
Я переписала слова в другом порядке: «брактеат», «надоумил», «филуменист», но и это меня не вдохновило. Марта все время настаивала, чтобы мы писали только о том, что знаем (как скучны были бы книги, если бы все писатели следовали этим правилам!). Слово «надоумил» было мне знакомо, а вот о филуменистах и брактеатах я знала очень мало. О, почему я не ношу с собой этимологический словарь?