– Говори, – сказал наблюдавший за ним Стефан. – Мы все здесь врачи в своем роде.
– В таком случае, я скажу, – Фома заговорил так, будто на кону стояли смысл и вера его жизни, – что эти нижние образы в кайме – только модели и наброски для тех адских и зловредных созданий, которых Иоанн так причудливо выписал и украсил рядом со свиньями!
– И это означает? – резко бросил Рогир Салернский.
– По моему скромному мнению, это означает, что он мог видеть эти образы – и без помощи снадобий.
– Ну и кто же? – воскликнул Иоанн Бургосский, крепко выругавшись, на что, впрочем, никто не обратил внимания. – Кто это сделал тебя вдруг таким прозорливым, Фома Неверующий?
– Меня? Прозорливым? Упаси Бог! Но помнишь, Иоанн, – зимой, шесть лет назад, – снежинки таяли у тебя на рукаве, у кухонного порога. Ты дал мне посмотреть на них через маленький хрусталик, который делал маленькие вещи большими.
– Да. Мавры называют такое стекло Оком Аллаха, – подтвердил Джон.
– Ты мне показал, как они тают – шестиугольные. Ты тогда сказал, что это – твои узоры.
– Воистину. Снежинки все шестиугольные. Я их частенько использовал в орнаментах.
– Тающие снежинки видны через стекло? Это Искусство оптики? – заинтересовался францисканец.
– Искусство оптики? Я про такое никогда не слыхал! – закричал Рогир из Салерно.
– Иоанн, – сурово приказал аббат Св. Иллода, – это… это правда?
– В каком-то смысле, – ответил Джон. – Фома правильно понял. Рисунки на кайме были моими черновиками для бесов в верхней части. В нашем ремесле, Салерно, мы не можем себе позволить снадобья и зелья. Они убивают руку и глаза. Мои образы нужно увидеть наяву, в природе.
Аббат придвинул к себе кувшин с розовой водой.
– Когда я был в плену у… у сарацинов после Мансуры, – начал он, закатывая свой длинный рукав, – там были чародеи – лекари, – которые могли показать… – он аккуратно обмакнул средний палец в воду, – все своды Геенны, так сказать[95], даже… – тут он стряхнул одну каплю со своего блестящего ногтя на блестящий стол, – в такой крошечной капельке, как эта.
– Но это должна быть сточная вода, а не чистая, – сказал Джон.
– Тогда покажи нам… все… все. – сказал Стефан. – Я убежусь – еще раз.
Голос аббата звучал повелительно.
Джон достал из-за пазухи кожаный футляр примерно шести-восьми дюймов длиной, внутри которого на выцветшем бархате лежал какой-то инструмент, более всего похожий на оправленный в серебро циркуль из старого самшитового дерева, на черенке которого был укреплен винт, позволявший едва заметно раздвигать и сдвигать ножки. Ножки были не заострены, а отлиты в форме крошечных ложечек с отверстиями – в четверть дюйма на одной и полдюйма на другой. В большее отверстие Джон осторожно опустил, тщательно протерев его предварительно шелковой тряпочкой, металлический цилиндр, на обоих концах которого были укреплены кусочки стекла или хрусталя.