Если вы создаете действительно живые образы в своем мозгу – особенно если вы можете создавать их вовне – вы можете научиться быть гражданским инженером или психотиком. Один зарабатывает больше, чем другой, но ему не так интересно. В том, что делают люди, есть структура; и если вы можете уяснить эту структуру, то можете понять, как ее изменить. Можно еще подумать о контекстах, в которых замечательно было бы иметь эту структуру. Подумайте об оттягивании со дня на день. Что если бы вы использовали этот навык, чтобы отложить на потом неприятное переживание, когда вас кто-то оскорбляет? «О, я знаю, что должен сейчас плохо себя почувствовать; сделаю это позже». Что если бы вы оттянули акт поедания шоколадного пирожного и мороженого навечно – у вас просто руки так и не дошли до них.
Однако большинство людей так не думают. Подлежащая основа большей части психологии – это:"В чем проблема?» После того как психолог нашел проблеме название, он хочет узнать, когда вы сломались и что вас сломало. Тогда он думает, что знает, почему вы сломаны.
Если вы предположите, что некто сломан, то следующая задача – выяснить, можно ли его починить. Психологов никогда особо не интересовало, как вы сломались или как вы продолжаете поддерживать состояние сломанности.
Другая трудность с большей частью психологии состоит в том, что она изучает сломанных людей, чтобы понять, как их починить. Это похоже на исследование всех машин на свалке с целью понять, как заставить машины лучше ездить. Если вы изучите кучу шизофреников, вы можете узнать, как получается действительно хорошая шизофрения, – но вы не узнаете о том, чего у них не получается.
Обучая персонал психиатрической больницы, я предложил, чтобы они изучали своих шизофреников лишь столько времени, сколько нужно, чтобы понять, чего те не в состоянии делать. После этого они должны изучить нормальных людей, чтобы понять, как последние делают эти вещи, – так чтобы суметь научить этому шизофреников.
Например, у одной женщины была следующая проблема: если она что-нибудь себе придумывала, то несколькими минутами позже не могла отличить этого от воспоминания о чем-то, происшедшем в действительности. Когда она видела внутреннюю картину, у нее не было способа различить, было ли это нечто действительно ею виденное – или же то, что она вообразила. Это сбивало ее с толку и пугало сильнее любого фильма ужасов. Я предложил ей, придумывая картины, обводить их черной рамкой – чтобы, когда она потом их вспомнит, они отличались бы от других. Она попробовала, и это прекрасно сработало – за исключением тех картин, что она придумала до того, как я дал ей совет. Однако это было хорошее начало. Как только я сказал ей, что именно сделать, – она смогла сделать это идеально. И тем не менее история ее болезни была дюймов в шесть толщиной и содержала двенадцать лет психологического анализа и описаний того, как она дисгармонична. Они искали «глубокий скрытый внутренний смысл». Они слишком долго изучали поэзию и литературу. Изменение штука куда более простая, если вы знаете, что делать.