Он посмотрел на нее, размышляя.
— Вы медсестра?
В его взгляде мелькнула безнадежность.
— Что же вы тогда умеете?
— Все, что нужно по хозяйству. Мыть полы и посуду…
— У нас в офисе нет посуды, юная леди, а полы моет служба уборки. Сколько вам лет?
— Девятнадцать.
— Ваши родители знают, что вы здесь?
— Они умерли.
Он слегка нахмурился:
— Ясно. Кто же тогда заботится о вас?
— Никто. Я живу одна с четырнадцати лет.
— Вы с юга?
— Я прожила в Техасе некоторое время.
— Как же вы жили?
— Я работала у женщины по имени Хейзел.
— Чем вы занимались?
— Хейзел содержала бордель. Там я прожила три года. В качестве одной из проституток. — Она добавила мягче: — Мой приятель Дэнни упрятал меня туда.
В кабинете воцарилась тишина. Тишина, впускающая звуки снаружи: машины, ехавшие вниз по Родео Драйв, цоканье каблучков по тротуару, далекая сирена. Сеймор Вайзмен снова снял очки и протер их, хотя они в этом не нуждались. Он вдруг вспомнил что-то из своего прошлого, эпизод, не всплывавший в памяти многие годы. Он просто не позволял себе думать об этом. Что же было такого в этой незнакомой девушке, что заставило его черные нежеланные воспоминания вырваться наружу? Он заглянул в ее глаза. Да, единственная черта, прямое напоминание, сильный, пожирающий душу адский огонь… Он подумал о техасском борделе и парне по имени Дэнни, которой выбрал своей жертвой лишившуюся родителей бедную бездомную девочку. И потом сказал:
— У меня дочь твоего возраста.
Он поместил Беверли в частную клинику в тот же вечер и на следующее утро начал оперировать ее нос. Трансплантат для подбородка он взял из ее седьмой реберной кости. Ушами же займется в самом конце.
В первый день, когда она лежала на операционном столе, медсестра велела ей поднять таз, чтобы положить под спину электронный датчик, и заметила татуировку — бабочку на ее бедре.
— Как мило, — сказала она. — Это ведь бабочка, не так ли?
Доктор Вайзмен вышел из соседней комнаты, вытирая руки, посмотрел на татуировку и сказал:
— Я могу без труда свести ее, Беверли.
Но девушка ответила:
— Нет.
Татуировка была напоминанием о Дэнни Маккее.
Операции были очень болезненными, но Беверли переносила их стоически. Все время — ощущая постоянные уколы местной анестезии; кровь, стекающую по задней стенке глотки; введение тампонов; слыша звук металла, скребущего кости ее носа; осознавая все эти одинокие ночи в больнице, когда никто не приходил подбодрить ее; когда в ее палате не было ни одного цветка; когда бесконечная вереница чужих медсестер проверяла ее состояние; терпеливо вынося долгие часы на операционном столе и еще более мучительные часы реабилитации в ожидании окончания всего этого; испытывая страх от взглядов в зеркало на свое изрезанное, посиневшее и отекшее лицо в течение целых десяти недель, — Беверли думала только об одном: о своем стремлении достичь чего-то. И в один прекрасный день она снова встретится лицом к лицу с Дэнни Маккеем.