Мы продолжали идти в вечерней тишине, а сумерки тем временем все сгущались. Голубая даль померкла, одна за другой стали загораться звезды. Земля под ногами становилась плохо различимой, деревья — черными. Страх и усталость овладевали Уиной. Я взял ее на руки, успокаивая и лаская. По мере наступления темноты она все крепче прижималась лицом к моему плечу. По длинному склону холма мы спустились в долину, и тут я чуть не свалился в маленькую речку. Перейдя ее вброд, я взобрался на противоположный склон долины, прошел мимо множества домов, а затем — статуи, изображавшей, как мне показалось, некое подобие фавна, но только без головы. Здесь росли акации. Морлоков не было видно. Но ведь ночь только начиналась, и самые темные часы перед восходом ущербной луны, были еще впереди.
С вершины следующего холма я увидел густую чащу, которая тянулась широкой и черной полосой. Я остановился в нерешительности. Лесу не было видно конца ни справа, ни слева. Чувствуя себя усталым — у меня сильно болели ноги, — я снял с плеча Уину и сел на землю. Я не видел Зеленого Дворца и сомневался, в правильном ли направлении мы движемся. Взглянув на лесную чащу, я невольно подумал о том, что могло скрываться в ее глубине. Под густо переплетенными ветвями деревьев, должно быть, не видно даже звезд. Если б в лесу меня и не подстерегала опасность — та опасность, мысль о которой я гнал от себя, — там все же было достаточно корней, чтобы споткнуться, и стволов, чтобы расшибить себе лоб.
К тому же я был слишком измучен волнениями этого дня, а поэтому решил не идти в лес, а провести ночь на холме.
Уина уже крепко спала, и это меня очень обрадовало. Укутав ее своей курткой, я сел рядом с ней и стал ждать восхода луны. На склоне холма было тихо и пустынно, но из лесной тьмы доносились временами какие-то шорохи, которые явно производили живые существа. Надо мной сияли звезды, ночь была очень ясная. Звездное мерцание успокаивало меня. На небе не было знакомых созвездий: они приняли новые очертания благодаря тем медленным перемещениям звезд, которые становятся ощутимы только по истечении сотен человеческих жизней. Один Млечный Путь, казалось, остался тем же потоком звездной пыли, что и в наше время. На юге сияла какая-то очень яркая, неизвестная мне красная звезда, она была ярче даже Сириуса. И среди мерцающих точек мягко и ровно сияла одна большая планета, словно спокойно улыбающееся лицо старого друга.
При свете звезд заботы и горести земной жизни показались мне ничтожными. Я подумал о том, как бесконечно далеки звезды, как медленно они движутся из неведомого прошлого в будущее. Подумал об огромных кругах, которые описывает в пространстве земная ось. Всего сорок раз описала она этот круг за восемьсот тысяч лет, которые я преодолел. И за это время вся общественная деятельность, все традиции, вся сложная организация, все национальности, все языки, вся литература, все человеческие стремления и даже само воспоминание о Человеке, каким я его знал, исчезли. Зато появились хрупкие существа, забывшие о своем высоком происхождении, и белесые твари, от которых я бежал в ужасе. Я думал и о том Великом Страхе, который разделил две разновидности человеческого рода, и впервые с содроганием понял, что за мясо я видел в Подземном мире. Нет, это было бы слишком ужасно! Я взглянул на маленькую Уину, спавшую рядом со мной, на ее личико, беленькое и ясное, как звездочка в небе, и попытался отбросить эту страшную мысль.