— Как себя чувствуешь, Люси? — Доктор Жироду тоже избегал глядеть прямо в лицо девочки. Поневоле привыкнув за долгую практику хладнокровно регистрировать признаки боли и страдания, он не мог смотреть на ребенка, улыбающегося за считанные дни — или часы? — до конца.
— Спасибо, мсье доктор. Я сегодня так хорошо плавала. Вода была теплая-претеплая. И ракушку нашла — вот такую. — Руки Люс оставались неподвижны, лицо сияло.
На тумбочке в углу — красный прямоугольник истории болезни.
«Может быть, вас утешит известие, что девочка не сознает своего положения. Она живет воображаемой жизнью — играет, бегает, как вполне здоровый ребенок. Она с восторгом расскажет, какую красивую бабочку поймала, хотя подвижность у нее сохраняют только губы и веки. Эйфория на пороге смерти».
Жироду вытянул из красной папки листок с результатами последних анализов.
— Не хочу вас обманывать, вселять надежду. На этой стадии мы вряд ли увидим что-нибудь утешительное. — Он близоруко поднес листок к одутловатому, в прожилках лицу.
— Господин профессор, мадам Жироду просит вас к телефону. — Закованная в крахмал сестра профессионально суха, однако видно, как тревожно расширены ее зрачки.
Старик бормочет что-то извинительное и выходит с листком в руках.
Пьер снова мысленно перебирает варианты. Лететь самому? Но сможет ли он передать всю картину болезни? Послать Люс? Бред. Беспомощный ребенок, не способный даже самостоятельно двигаться, очутится за тысячу лет от дома. А на двоих машина не рассчитана. Впрочем, это к лучшему. Он имеет право рисковать только собой.
Аппарат даже не испытали. Точность перемещения — и пространственного, и временного — невелика. А если залететь далеко? Страшно. Жутко. Скажем, десять тысяч лет! Какой будет цивилизация в это фантастически далекое время? И будет ли вообще? Ну хорошо, он выберет нужный век, он попадет туда. Остается вопрос — как вернуться? Неопределенность обратного пути куда больше. К сожалению. И если высокая точность при движении в будущее не так уж и важна, век туда, век сюда, то вернуться он должен в точнейший миг, чтобы не опоздать к умирающей Люс.
Самый короткий прыжок машины — половина тысячелетия. Этого должно хватить. Не может быть, чтобы они там не одолели какого-то рассеянного склероза. Пьер перевел взгляд на красный коленкор: «Люс Мерсье, 6 лет. История болезни. Основной диагноз…».
Он бросил свой старенький, не раз битый «Пежо» в Форжлез-О и оставшийся путь до виллы дю Нуи прошел пешком. Ветер тихонько тащил по дороге кленовые и каштановые листья. Уже в сумерках Пьер увидел знакомую позеленевшую черепицу. Он поправил на плечах лямки рюкзака, поставил ногу на осыпающийся фундамент ограды и ухватился за ржавые чугунные прутья.