Какая, однако, нелепость. Он вынужден… Да, просто-таки вынужден воровать собственную машину. Разумеется, они делали ее вместе, и вклад Шалона и дю Нуи велик. Теоретические расчеты, заклепки всяческие, деньги, наконец, — тут ничего не скажешь.
Но идея? Впрочем, ведь и идея не ему принадлежит. Пьер вспомнил Базиля. Вспомнил теплый от вечернего солнца камень, втащить который на холмик ему помог Жак Декур. Базиль. Одобрил бы он поступок Пьера? Пожалуй, да. Базиль был суров, но решителен и справедлив. А если он, Пьер, и сам погибнет, и погубит машину? Именно это втолковывали ему весь вчерашний вечер дю Нуи и Шалон, когда он заикнулся, что хочет воспользоваться аппаратом. Они по очереди бубнили, что надежность основных систем толком не проверена, что он невесть куда забросит машину, вряд ли уцелеет и ничем, естественно, не поможет несчастной крошке. Что ж, логика как будто на их стороне. Но что такое логика, если есть хотя бы ничтожный шанс, еле мерцающая надежда?
Аппарат помещался в ротонде, в дальней части парка. Когда Пьер взламывал дверь, сухое дерево скрипело и стреляло. К счастью, сегодня, кроме садовника дю Нуи, глухого Гастона, на вилле никого не должно быть. Пьер уже сидел в машине, когда раздались торопливые шаги. Он сдвинул рычажок дальности на минимум и выглянул наружу. К ротонде, тяжело дыша, бежал Гастон.
— Мсье! — кричал он в ужасе. — Мсье! Нельзя! Опомнитесь!
Он неуклюже прыгал на подагрических ногах, вытянув вперед правую руку. Где-то за его спиной вспыхнули фары автомобиля. Пьер захлопнул люк.
Крошечная пролысина в чащобе леса была так плотно огорожена жимолостью, что Пьер счел всякую маскировку машины излишней.
Сунув под рубашку пакет с красной коленкоровой папкой, он стал продираться сквозь кусты в ту сторону, где лес казался чуть светлее. Гулко ухало сердце.
Судя по холодным каплям росы, пологим лучам солнца, треску птиц, нежным клочьям тумана, зябкому запаху ромашек, было раннее летнее утро. Озноб от внутреннего возбуждения и ледяных уколов росинок гнал Пьера вперед. Через час он согрелся, умерил шаг. Но тревога не оставляла его. Километр за километром шел он по лесу — и никаких следов человека. Лежащие на земле деревья гордо подымали могучие комли с ветвистыми корнями — доказательство, что они упали сами, от старости, или были свалены бурей, не изведав ударов топора.
Еще через час, когда тревога перешла в страх, заросли наконец расступились, и открылась даль: широкая поляна в цветах, пологий склон травянистого холма, желтая лента тропы, ведущая к замку.