На улицах Парижа звучал аккордеон. Шумели каштаны. Пьеру казалось, что это волшебное лето никогда не кончится. Но оно кончилось. Германия напала на Польшу.
Франция вступилась за бедных поляков. Началась «странная война». Моро забрали в армию. Его студия застыла, словно в обмороке. Пьера познакомили со старым актером Этьеном Жакье. Тот обещал дать ему роль в готовящемся спектакле. Отрава драматического театра оказалась еще острее. Какой тайной звучали для Пьера имена Станиславского, Мейерхольда, Пискатора! О Станиславском рассказывал Владимир Соколов, который вел занятия по сценическому мастерству. «Смотрите сюда. — Соколов поднимал над головой коробок спичек. — Сосредоточьтесь на этом предмете. А теперь представьте, вы — спички!»
Деревенея, Пьер ощущал себя тонким, оструганным. Он лежит в холодном сумраке, прижатый к жестким своим собратьям, а его далекий маленький затылок обмазан горючей коричневой массой. Но вот брызнул свет, огромные пальцы хватают его, затылок больно чиркает о шершавую стену. Шипение и жар окутывают голову, чернеет и гнется тело.
Этьен Жакье стал для Пьера пророком.
— Мальчик мой, — говорил он во время бесконечных прогулок по весеннему Монмартру, — театр — это тот же корабль. Вольный ветер раздувает паруса занавесей, колосники — наш рангоут, сеть задника и канаты — такелаж. Софиты — это горящие иллюминаторы. И даже галерка созвучна галере. Каждый вечер ее заполняют рабы и пираты, жаждущие чуда — свободы и нежности. И спектакль в любую погоду снимается с якоря, чтобы подарить им это чудо… Театр выше жизни, Пьер.
Я выхожу на сцену, чтобы не участвовать в грубой комедии, которую называют реальной жизнью.
С волнением ждал Пьер своего дебюта. Но в это время война перестала быть странной. Обойдя через Бельгию линию Мажино, немцы хлынули на Париж.
Пьер одиноко стоял в толпе на Елисейских полях. Германские мотоциклы катились по улице длинной зеленой змеей. Какой-то худой бледный старик в берете повторял:
— Франция, наша Франция… — По его щекам катились слезы.
«Человек одновременно актер и зритель в театре жизни. Он живет и наблюдает себя со стороны. Живет, но знает, что умирает. Жизнь — это игра в предание смерти».
Какими мудрыми казались Пьеру эти слова Жакье. Но однажды он спросил, не правильно ли на время оставить театр и сражаться.
— Весь мир сейчас сражается, — отвечал Этьен, — и весь мир играет. Я знаю, мы кажемся чудовищами, озабоченными только своим делом — делом комедиантов, безразличных к борьбе. Но у нас свое поле боя — сцена. Ставка в нашей игре — величие духа родины. Духа Мольера, Корнеля, Расина. Мы поднимем на щит героическое прошлое Франции.