А еще через несколько дней дикий кабан распорол живот кривому Гастону. И никто не мог обойтись без Урсулы, а отец не пускал их в дом, и я убегала, когда он напивался и спал. Я приходила к ним и касалась их ран, и гладила живот Марьяны, и раны их затягивались, а я смотрела им в глаза, и они вытирали слезы и улыбались. Только потом мне хотелось спать, и ноги дрожали, как будто я бегом бежала от деревни до замка и обратно. — Голос старухи шелестел, становился временами невнятным, но опять обретал силу.
Когда она вдруг умолкла, Пьер судорожно прижал руки к ушам — настолько тишина стала нестерпимой.
И снова Урсула заговорила:
— Меня никто не боялся и не считал колдуньей. Все в деревне знали, что эта сила перешла ко мне от матери, а к ней от ее матери, и так было всегда. И когда капеллан из замка, упав пьяным с лошади, сломал руку и долго болел, его принесли ко мне, и рука его стала здоровой к вечеру. И он тогда сказал, что на мне лежит Божья благодать. А потом капеллан увидел, как я велела нашему псу Винту принести горшок с бальзамом и тот принес его в передних лапах. И капеллан уже не говорил про Божью благодать. Он сказал, что я ведьма, что во мне сидит дьявол и что теперь его ждет адское пламя — он позволил ведьме его лечить. А меня, сказал он, надо побить камнями. Но люди не дали меня в обиду. А капеллана чуть не растерзали. Но я упросила их отпустить его. И когда он уходил, я негромко спросила, тихо так спросила — почему сын плотника Иисус мог исцелять прокаженных, возлагая персты на язвы, а дочь кузнеца не может залечить рану своей рукой?
Потом он все-таки нашел меня, мой барон. Жиль де Фор. Так его звали. И сейчас его так зовут. Да я и хотела, чтоб он меня нашел. У него тогда были сумасшедшие глаза и тонкие красные губы — как две змейки. Он искал меня, но никто не говорил ему, где я. Он велел схватить пастуха Жиля, когда тот гнал стадо мимо замка. Он показал ему щипцы и раскаленную маску с шипами, и Жиль испугался. Барон приехал один, без слуг, без воинов. Он плакал и звал меня в замок А мне так хотелось в замок, но я боялась отца. И я сказала, что не поеду. Тогда он сказал, что убьет отца. Он стоял и грозил, а я знала, что он его не тронет. Это сейчас он зол и морщинист, а тогда был статен и весел, только бледен так же, и губы были такие же тонкие, словно две змейки. Он вернулся в замок, а на следующий день я прибежала к нему сама. Отец сошел с ума и спалил кузню. Но что мне отец! Я любила своего барона, он хохотал и говорил: «Ведьмочка моя». И мы были счастливы год за годом, и было таких лет десять. А потом он поехал воевать гроб Господень.