— Вы, видно, не театрал. Но нам-то помогите немного прищучить режиссеров.
— Не знаю, смогу ли.
— А мы вам подскажем, не волнуйтесь…
— А мы вам подскажем, не волнуйтесь, — сказал Кубилай.
Они завтракали в легком павильоне над озером. Далекий духовой оркестр играл смутно знакомые вальсы и марши. Толстая официантка в замызганном переднике неспешно накрыла стол. К завтраку была подана свежая редиска, крабы, бледно-желтый омлет с зеленым луком и темный напиток под названием кью-вас.
— Допустим, у вас появляется желание противиться диктату режиссера. Допустим, кто-то пытается возбудить в вас такое желание. Как вам наиболее точно сыграть в таком случае? Сие не просто. Но мы вам подскажем…
Пьер чуть не подавился омлетом.
— Так вы все знали? Про этого монаха?
— Про брата Турлумпия и его заговор? Естественно. Вот уже неделя, как Кукс поручил мне вести его роль.
— Вы его ко мне и подослали? Зачем?
— Так острее. Мы построим вашу роль на контрастах!
— Скажите, Гектор, когда наконец соберется последнее заседание? Боюсь вас обидеть, но эти игры, эти чудеса так далеки от меня. Проходит неделя за неделей, а там… Люс.
— Напрасно волнуетесь, дружище. Если Совет примет решение помочь вам, то вас вернут в тот же момент времени в прошлом, из которого вы отправились к нам. Но ваше раздражение, Пьер, оно необоснованно. Вот уже сто пятьдесят лет мы играем.
— Но ведь бывают минуты, когда вам не до игр? Бывают и здесь несчастья, утраты друзей, родных, любимых… И потом, простите мне высокопарность, но где же собственное лицо вашего времени? Один мой друг, знаток театра, говорил, что великий актер не имеет собственного лица, собственной души. Это и позволяет ему без остатка воплощаться в иной образ, в чужую душу, в другую жизнь. Но ведь это страшно — не иметь собственной души, своего лица…
— Что вы называете лицом времени?
— Ну, свою поэзию, свою философию, научные открытия, страсти, страдания — свои, не заимствованные у других эпох.
— Все это отлично вписывается в систему игр. Научные открытия? Так входят в роль, что заткнут за пояс Эйнштейна вместе с Бором и Хокингом. Стихи? Так разыграются, что твой Байрон! Шиллер! Лермонтов! Важно, чтобы режиссер и актеры были талантливы. Вспомните, ведь и в вашем веке жили великие актеры — разве их страдания на сцене не были прекрасны?
— Это так, но они потому и были прекрасны, что походили на жизнь. А у вас и жизни-то… нет. — Пьер испуганно взглянул на Гектора.
— Наш друг хотел сказать, — вмешался Харилай, — что трагедия — необходимый компонент положительного развития общества. Но, милый Пьер, если игра стала нашей жизнью, разве жизнь стала от этого менее насыщенной? Менее полнокровной? Менее достойной? Напротив, каждый из нас проживает множество жизней, имеет столько судеб, сколько им сыграно ролей. Индивидуальность не страдает. У нас есть гениальные универсалы: Дубовской-Галстян был великолепен в образе Иосифа Прекрасного, вызывал слезы своим Борисом Годуновым, пять лет играл гарибальдийца, ранчеро с Дальнего Запада, космолетчика, поселенца на Обероне, да что там говорить… Все дело в умении отдаться игре. И она становится жизнью. Неотличимой от настоящей.