– Сейчас? Ну конечно, я действительно ошарашен. Кто бы не был ошарашен, господи помилуй? Это ужасно, все это ужасно.
– Но я не понимаю, почему ты выглядишь таким ошарашенным. У тебя такой вид, как будто это случилось с тобой.
– Почти так и есть! Я ведь был там, на том же суку, рядом.
– Да, я знаю. Я все помню.
Повисла тяжелая тишина, а потом я сказал очень осторожно, как будто от моих слов мог произойти взрыв:
– Ты помнишь, из-за чего ты упал?
Его глаза продолжали скользить по моему лицу.
– Не знаю, наверное, потерял равновесие. Да, наверное, так. Правда, было у меня ощущение… ну, чувство, что, когда ты стоял рядом со мной, т-т-ы… Не знаю… было какое-то ощущение. Но что можно сказать наверняка, основываясь на ощущениях? Дурацкая идея. Видно, это мне почудилось в бреду. Так что нужно просто забыть. Я просто упал, – он отвернулся, чтобы нащупать что-то между подушками, – вот и все. – Он снова взглянул на меня. – Ты прости меня за то, что у меня возникло такое ощущение.
На его искреннее извинение за то, что он заподозрил правду, мне сказать было нечего. Он не собирался меня ни в чем обвинять. У Финни было лишь неясное ощущение, и в данный момент он, должно быть, формулировал новую заповедь своего персонального декалога: никогда не обвиняй друга в преступлении, если у тебя есть всего лишь ощущение, что он его совершил.
А я-то считал, что мы соперники! Теперь это казалось таким смехотворным, что мне хотелось заплакать.
Если бы здесь, на моем месте, в этом омуте вины, оказался Финеас, что бы чувствовал он и что бы он сделал?
Он бы сказал мне правду.
Я вскочил так резко, что перевернул стул, и уставился на Финни в изумлении; он отвечал мне таким же взглядом, и мало-помалу губы его начали складываться в ухмылку.
– Ну? – произнес он наконец в своей дружеской понимающей манере. – Ты меня что, загипнотизировать решил?
– Финни, я должен тебе кое-что сказать. Тебе это очень не понравится, но я должен.
– Боже мой, сколько страсти, – сказал он, падая обратно на подушки. – Ты прямо похож на генерала Макартура.
– Мне плевать, на кого я похож, и, когда я скажу то, что собираюсь, ты не будешь так думать. Хуже этого ничего на свете не может быть, мне очень жаль, и я сам себе противен, но я должен это сказать.
Но я не осмелился. Прежде чем я успел открыть рот, вошли доктор Стэнпоул с медсестрой, и меня выставили из палаты. На следующий день доктор Стэнпоул решил, что Финни еще недостаточно окреп, чтобы принимать посетителей, даже старых друзей вроде меня. А вскоре после этого Финни на санитарной машине увезли домой, в пригород Бостона.