«Она идет во всей красе,
Светла, как ночь ее страны»
[21].
«Сравню ли с летним днем твои черты?»
[22]Улыбаясь, Арчер глядел в потолок. Сам он определенно не обладал талантом и не мог выразить словами переполнявшие его чувства. Чертовски жаль, что Байрон мертв, а то он нашел бы его и представил Мири. Уж великий поэт наверняка изыскал бы достойные ее слова.
Арчер перевел взгляд на спящую рядом жену. На свою великолепную, красивую, чудесную жену. Совершенный изгиб спины светился, будто египетский алебастр в солнечном сиянии. Шелк волос, золотой с огненными искорками, струился по подушке и его плечу. Как всегда при взгляде на Миранду, дыхание у него сперло, грудь стиснула сладостная боль. Мири, его чудо, его маленькая повелительница огня. Внутри забурлил смех — он должен был догадаться, что жена обладает какими-то сверхъестественными способностями. Для такой разумной особы она оставалась слишком спокойной в опасных ситуациях. Таки она и вправду могла из любого сделать котлету.
Слабый звук сорвался с губ Миранды, она зашевелилась, немного передвинула руку, и глазам Арчера предстал краешек полной груди. Его член тут же нетерпеливо дернулся. Он хотел увидеть ее соски. Соски, что превзошли все его похотливые мечты — темно-розовые и такие сладкие. Арчер улыбнулся, вспомнив, как жене нравились его ласки, как от его прикосновений к соскам она едва не разлеталась на куски. Удивительно, сколь полно, сколь безгранично она ему отдавалась! Хоть что в том удивительного? Миранда ничего не делает наполовину. Сердце сжалось сильнее. Мири теперь его. Каждая клеточка тела знает ее, поет ее имя, дрожит одной и той же мелодией: моя, хочу, нуждаюсь.
Он уже должен был бы насытиться, ведь всю ночь снова и снова тянулся к любимой. Но, словно от выплеснутого в огонь бренди, пламя разгоралось все жарче. Исступленная, безудержная страсть.
Перед глазами пронеслись картины сегодняшнего раннего утра. Как он гладит ее шелковистую кожу, член осторожно скользит в тугую жаркую плоть, бережно, очень бережно, ибо она воспаленная и очень чувствительная. Но уже влажная и готовая его принять.
— Сейчас, Арчер, сейчас!
Чресла напряглись при одном воспоминании о трущихся о его грудь возбужденных сосках. О, как их губы сходились в любовном поединке, языки сплетались, и ее влажная тугая плоть его стискивала!
Словно живой огонь, она пылала в его объятиях, и даже воздух вокруг них нагрелся. Холод, давно поселившийся в душе, отступил, и на его место пришли страсть и возбуждение. Желание лавой струилось по венам, пульсацией отдавалось в пах.