— Пане штурмбанфюрер! Поймали переодетого большевистского капитана. Дозвольте вести дальше?
Дитц кивнул.
— Иди, зараза большевистская! — Каблак, желая выслужиться перед начальством, изо всей силы ударил Журженко прикладом автомата в спину.
Тот охнул и в ожидании нового удара закрыл голову окровавленными руками.
Как бы повторяя его движение, закрыла руками глаза, полные слез, и Иванна. «Боже, боже, что я сделала!— мучилась она.— Выдала беззащитного человека, а теперь они его будут мордовать как захотят!»
— Пусть пани игуменья спит теперь спокойно,— сказал, улыбаясь, Дитц.— Мы быстро выловим всех переодетых красных. Герр Энгель поможет мне в этом! — И он похлопал по плечу своего долговязого помощника, одетого в мундир полевой тайной службы безопасности, или фельдгестапо.
В полном отчаянии приехала Иванна на привокзальную площадь. «К отцу! Только к отцу»,— решила она, вырвавшись из монастыря.
Главный вокзал Львова, пострадавший после бомбежек и уличных боев, заполняли беженцы. Детский плач, стоны раненых, перешептывание испуганных старух, первые гудки паровозов — все это смешалось в единый шум войны. Здесь были не успевшие эвакуироваться матери с детьми, семьи военнослужащих и советских работников. Многие приехали с границы.
Первые бои сожгли их жилища и выбросили с насиженных мест. Они ютились на чемоданах и узлах. Ожидая, пока кончится проверка документов и будет снято оцепление, пугливо озирались на проходящих по перрону немецких солдат и их помощников — полицаев в черных «мазепинках» с трезубцами.
Около того самого кипятильника, где недавно ранили Журженко, стоял бывший французский лейтенант, ставший музыкантом, Эмиль Леже. Его банджо, подобно карабину, болталось за спиной. Мрачный, небритый, похудевший, он что-то говорил своей жене, чешке Зоре. Наклонившись над годовалым младенцем, она хлопотала у голубой коляски.
Среди местных жителей, застигнутых войной во Львове и ждущих первых поездов в сторону запада — на Перемышль, Стрый, Станислав и Дрогобыч, откуда катились волны немецкого вторжения, оказался и почтальон из Тулиголов Хома. Он посторонился, пропуская встречную монахиню, но, признав в ней дочь отца Теодозия, пробормотал изумленно:
— Панунцьо! Цилую руци!
— Вы давно из дому, дядько Хома? — торопливо спросила Иванна.
— Да с субботы... Приехал черевики покупать,— он показал на коробку, зажатую под мышкой,— а тут — бах-бах, и бомбы посыпались.
— Что у нас дома, дядько Хома?
— До субботы было все в порядке. Правда, сперва отец Теодозий был дуже зденервованый, що вы не повертаетесь, но потом приехали богослов Роман, сказали, что с вами ничего не сталось и вы задерживаетесь во Львове. Ну, тогда отец Теодозий успокоились... Только...