В лощинку Ул провалился внезапно. Он скатился кубарем, ощутил под пальцами чавкающее болотце, вскинулся, понял — вот ручей, влага сочится, и конские копыта превратили мох в грязь. Липкую. Ул поднял руку к лицу и перестал дышать.
Кровь. Свежая, еще алая и жидкая. Много крови! В ручье вода не прозрачна, нитками в ней слоится недавняя смерть… Ул усилием обеих рук толкнул собственное непослушное, одеревенелое тело вверх, через силу приподнялся на колени, вцепился в низкую ветку и заставил себя встать.
За замшелым вывертнем пряталась крохотная полянка, прикрытая с трех сторон малинником и ежевичными зарослями. Вся трава — затоптана… У самой воды безнадежно, мертво скорчилось тело, следы копыт видны прямо на одежде. Понятно с одного взгляда, что это женщина, наверняка немолодая: одета в мешковатое, многослойное… платок перевязывает спину. «Ребра в крошево, и это — ещё заживо», — мелькнуло в голове.
Ул сознательно, с силой ударил рукой об остро разрубленный сук. Стало чуть яснее в голове. Провернув ладонь в горячей боли свежей раны, Ул смог прямо смотреть и сознавать то, что видит. Труп накрывает, прячет сверток с кружевной отделкой и лентами. До последнего беглянка старалась спасти дитя. Только — зря, багровый срезал в один удар и её, и малыша, прижатого к груди. Бес не стал хоронить, даже не потрудился переворачивать мёртвую на спину и проверять рану. Он знал и свою силу, и безошибочность осязания охотничьего тумана.
Ул смотрел, леденея от ужаса. Сердце пилили тупым ножом.
Сколько лет он спокойно жил у матушки Улы? Семь? Вроде, семь… Ум не хочет отзываться и вести счет. Все эти годы Ул полагал, что прошлое не стоит вспоминать, там нет ничего и никого, достойного памяти! Ребенка в ледяную реку бросили те, иные, родители. Нет смысла их ненавидеть, но и искать — тоже.
Сейчас мир вывернулся наизнанку. Вопрос Сото тоже вывернулся. Ты — человек? А если да, почему ты лишь теперь вышел в дорогу, лишь теперь взялся искать память и, что куда важнее, свой путь в жизни, цель этой самой жизни…
— Простите меня, — едва смог выговорить Ул.
Он не знал, у кого просит. У женщины, убитой теперь — или у прошлого. Может, когда-то давно, у другой реки, упала замертво родная мама. И её никто не похоронил…
Нож остался во вьюке Бунги. Ул скривился, озираясь и не находя решения. Увидел высоко, на холме, древнейший дуб о многих корнях, неохватный. Ул принял решение, сглотнул ужас, спустился к воде и сел возле тела чужой мамы, не бросившей дитя. Он бережно поддел труп под плечи и колени. Уже поднимая, сообразил: женщина определенно не ноба: одета бедно, на деревенский лад. Вряд ли она доводится младенцу родной матушкой, ведь не молода. Скорее — няня. Хотя что это меняет?