Так, вывести чернила можно попробовать. В курсантские годы увольнительные мы подделывали на раз. Писарь текст увольнительной писал чернильной ручкой, а подписывал командир роты шариковой. При опускании в кипяток чернила растворялись, а мастика подписи и печати нет. Потом под утюг, и вуаля. Или там тушь была? А если испорчу?
Если испорчу, надо бумагу доставать.
Так, вроде бы слышал, что в Калуге есть бумагоделательная мельница. Вот только, есть ли там такая бумага?
Не торопись, Габриэль ещё не дал согласия. Он хороший парень, правильный. Для него это будет равносильно предательству. Сейчас, под давлением твоего авторитета он может и согласится, а потом?
А потом я превращусь из его друга в его врага. Он возненавидит меня потому, что я уговорил его на подлость.
Ну почему сразу же подлость?
Потому, что отказаться от своего народа, это подлость и предательство, какими бы благовидными аргументами это не обставляй. Ты бы смог?
Нет.
Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего.
Новый завет. Евангелие от Иоанна
– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленного раба Твоего, Степана, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, возставляя его во святое второе пришествие Твое в причастие вечных Твоих благ, ихже ради в Тя Единаго верова, истиннаго Бога и Человеколюбца…
Батюшка Ануфрий ходит с кадилом вокруг гроба. По углам гроба в хлеб воткнуты свечи. Около гроба зарёванная Наталья, она оказывается сестра Стерана, Филька и я.
Степан умер вдруг. Не жаловался, не болел и раз… утром приходит заплаканный Филька, и говорит, что дядя «помёрли»…
Я стою у его гроба и в голове всё крутиться и крутиться: – Почему раба? Почему раба? Почему раба – мы же дети Его?
Кем он был для меня, этот молчаливый, немного замкнутый, но всегда готовый лечь костьми за своего «Лександра Фёдоровича», человек?.. Ангелом-хранителем?
Скорее всего, да. Если бы не он, то и не было бы меня – ведь это он искал и нашёл меня среди кровавого месива погибших под турецкими ядрами солдат, вытащил, а потом, по существу, и выходил,.. да, наверное, уже меня. А потом ухаживал за мной, убирал за мной, кормил, обмывал, бегал к Кузяхе, вместе с ним мастерил первые протезы, когда я начал ходить – носил мою тушку, массировал культи и смазывал их гусиным жиром.
Замечал ли он, что я не тот Саша, которому с трёх лет он был и нянькой, и мамкой, и папкой? Может быть. Но даже удивлённого взгляда с его стороны я не помню. Никаких вопросов он мне никогда не задавал.