– Папа, что ты делаешь? Мама же сойдет с ума, когда обнаружит, что ты курил в доме! Ты же и сам это знаешь, затуши сигарету!
Захваченный своим юношеским бунтарством, Мансебо совершенно забыл, что Амир дома. Легко, однако, забыть, что сын дома, потому что мальчик всегда ведет себя очень тихо.
– Нет, с мамой ничего не случится, она уже сошла с ума.
Мансебо тотчас жалеет о словах, сорвавшихся с его губ. Упрямство его не должно обрушиться на невинного сына. При этом интуиция подсказывает Мансебо, что неправильно оберегать Амира от всего, что происходит вокруг. Мальчик уже достаточно взрослый для того, чтобы знать правду о происходящем в доме. Сын не должен отрываться от действительности, от правды жизни. Даже если речь идет о том, что у него опрокинется представление о собственной матери. Амир широко раскрытыми глазами смотрит на сигарету, словно это опасный дикий зверь, с которым его отец затеял рискованную игру.
– Сядь, Амир.
Но Амир не хочет садиться. Мансебо думает, надо ли разрешить сыну стоять или нет.
– Садись, сынок.
Он тушит сигарету в цветочном горшке и оставляет окурок там же. Амир смотрит на отца так, словно тот свихнулся или свихнулся он сам. Реакция Амира лишний раз убеждает Мансебо в том, что сын ни сном ни духом не ведает о курении Фатимы. Но ничего, сейчас он об этом узнает.
– Дорогой Амир, сядь, сынок, чтобы я смог спокойно объяснить тебе, в чем суть дела. Все это не так страшно, ты видел меня курящим тысячу раз. Правда, я не курил здесь, но тем не менее. Сядь, дорогой, сядь.
Амир садится в низкое кресло и с опаской смотрит на окурок в горшке, как будто этот остаток сигареты сейчас бросится на него.
– Ты знаешь, меня сильно удивило то, что твоя мать, моя жена, часто звонит твоей сестре, что она каждый день покупает шоколадные хлебцы и что она скачет…
Выражение лица Амира отчетливо говорит о том, что он не видит никакой связи между этими вещами и курением в квартире.
– Я вижу, что ты не понимаешь, каким образом могут быть связаны эти вещи, но попытаюсь объяснить тебе всю эту запутанную историю.
Амир беспокойно озирается.
– Вот уже скоро тридцать лет, как мы – я и твоя мать – живем здесь. Это намного больше, чем ты прожил на свете. Ты можешь это себе представить? Все эти годы она беспрестанно жалуется, что у нее нет ни одной свободной минуты, что ей просто некогда присесть и перевести дух. Когда она рассказывает о том, как провела день, ни одним словом не упоминает, что каждое утро ходит в булочную и покупает хлеб на завтрак. Разве это не странно? Через тридцать-то лет? Но самое странное заключается в том, что она завтракает вместе с Аделью. С той самой женщиной, на которую все время жалуется. Каждый день, в течение десяти лет, я выслушиваю от нее, что ужин для нее сущее мучение, потому что за ужином ей приходится встречаться с Аделью и выслушивать бесконечные рассказы о ее хворях и немощах и обо всем подобном. Если же мы задерживаемся за ужином, то она потом жалуется на то, что ей пришлось провести несколько лишних минут с этой ужасной Аделью. Десять лет я выслушиваю все это!