Дуэль и смерть Пушкина (Щеголев) - страница 389

С. 67. Нельзя согласиться со Щеголевым, когда он пишет, что император мог приказать расспросить «всех указанных им свидетельниц по делу». Допрос «высокопоставленных женщин», как и самой Н. Н. Пушкиной, противоречил бы тем представлениям о приличии, с которыми не мог не считаться даже император.

С. 68. Щеголев опирается на впечатление А. Н. Вульф, которая 9 марта 1836 г. пишет сестре Е. Н. Вревской: «...Natalie <...> est plus mondaine que jamais et son mari est tous les jours plus en plus egofste et plus ennuyeux» <Натали более светская, чем когда-либо, а ее муж с каждым днем становится все более и более эгоистичным и скучным>.

С. 68. Письмо А. Н. Вульф к Е. Н. Вревской от 10 октября 1836 г. Подлинник по-французски.

С. 68. Разговор с Адлербергом о «желании» Дантеса «проехаться на Кавказ и подраться с горцами» находит подтверждение в «Воспоминаниях» В. А. Соллогуба и относится, по-видимому, ко времени, когда женитьба Дантеса на Е. Н. Гончаровой была уже решена. В записке «Нечто о Пушкине» Соллогуб пишет о своем разговоре с Дантесом на рауте у Фикельмон 16 ноября — за день до того, как помолвка Е. Н. Гонча-ровой была объявлена. «Он говорил, что чувствует, что убьет Пушкина, а что с ним могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость — куда угодно» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 301, 456. Вторая цитата в подлиннике по-французски). Не исключено, что Дантес, зная, что при любом исходе дуэли противникам придется нести наказание, подготовлял для себя наиболее эффектную и романтическую кару.

С. 68. ухаживание Дантеса за Н. Н. Пушкиной... По словам барона Густава Фризенгофа (с 1852 г.—мужа Александрины Гончаровой), «это было ухаживание более афишированное, чем это принято в обществе» (Гроссман JI. П. Указ. соч. С. 320). Так же писала об ухаживании Дантеса и Д. Ф. Фикельмон. 29 января она записывает в дневник обстоятельства, приведшие к дуэли и смерти Пушкина. Об отношениях жены поэта и Дантеса она пишет: «То ли одно тщеславие госпожи Пушкиной было польщено и возбуждено, то ли Дантес действительно тронул и смутил ее сердце, как бы то ни было, она не могла больше отвергать и останавливать проявления этой необузданной любви. Вскоре Дантес, забывая всякую деликатность благоразумного человека, вопреки всем светским приличиям, обнаружил на глазах всего общества проявления восхищения, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине. Казалось при этом, что она бледнеет и трепещет под его взглядами, но было очевидно, что она совершенно потеряла способность обуздывать этого человека и он был решителен в намерении довести ее до крайности» (Я. в восп. 1974. Т. 2. С. 142). Эта запись сделана после смерти Пушкина. Иначе воспринималось ухаживание Дантеса до катастрофы. Вот как описывает один из вечеров в доме ближайших друзей Пушкина, Карамзиных, С. Н. Карамзина в письме брату от 19 сентября/1 октября 1836 г. из Царского Села: «В среду мы отдыхали и приводили в порядок дом, чтобы на другой день, день моего ангела, принять множество гостей из города; в ожидании их маменька сильно волновалась, но все сошло очень хорошо. Обед был превосходный; среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три — ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес, А. Голицын, Аркадий и Шарль Россет (Клементия они позабыли в городе, собираясь впопыхах), Скалой, Сергей Мещерский, Поль и Надина Вяземские (тетушка осталась в Петербурге ожидать дядюшку, который еще не возвратился из Москвы) и Жуковский. Тебе нетрудно представить, что, когда дело дошло до тостов, мы не забыли выпить за твое здоровье. Послеобеденное время, проведенное в таком приятном обществе, показалось очень коротким; в девять часов пришли соседи: Лили Захаржевская, Шевичи, Ласси, Лидия Блудова, Трубецкие, графиня Строганова, княгиня Долгорукова (дочь князя Дмитрия), Клюпфели, Баратынские, Абамелек, Герсдорф, Золотницкий, Левицкий, один из князей Барятинских и граф Михаил Виельгорский, — так что получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде, — не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо! Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился, краснея (ты знаешь, что она—одно из его *отношений*, и притом рабское), как вдруг вижу —он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. «Ну, что же?» — «Нет, не пойду, там уже сидит этот граф». — «Какой граф?» — «Д’Антес, Гекрен, что ли!» (Карамзины. С. 108—109). Здесь и далее* отмечены слова, написанные во французском тексте по-русски.